Она родилась не того цвета, чтобы её любили. Ей потребовалось 22 года, чтобы раскрасить свою жизнь во все оттенки радуги
Март 2000 года. Уральский роддом встретил предрассветную мглу застывшим безмолвием коридоров, нарушаемым лишь мерным тиканьем часов. Эту хрупкую тишину внезапно разорвали торопливые шаги и приглушённые, но полные боли и отчаяния крики. Скорая помощь доставила очень молодую женщину, чьё лицо искажала не столько физическая мука, сколько всепоглощающий, животный ужас. Её, почти невменяемую, тут же на каталке повезли в родильный зал, двери которого захлопнулись, поглотив её тревожные стоны.
Воздух в родильном зале был густым и тяжёлым, пахшим антисептиком и сгустками человеческих эмоций. Акушер, мужчина с усталым, но твёрдым лицом, ловкими, привычными движениями принимал новую жизнь. Прошёл ещё один час, наполненный напряжённым ожиданием и работой. И вот всё завершилось. Врач, смахнув со лба капельки пота, тяжело, почти безнадёжно вздохнул. Он бережно передал крошечное, тёмное тельце ассистентке и, наклонившись к обессиленной роженице, произнёс тихо, но чётко:
— У вас родилась дочь.
Он сделал паузу, давая матери возможность увидеть своё дитя, показал ребёнка.
Из груди женщины вырвался не крик, а протяжный, горловой стон, полный такого леденящего душу отрицания и ужаса, что даже видавшие виды медсёстры невольно вздрогнули.
— Не-е-ет! Ни за что! Это не моё!
Врач, не проявляя более эмоций, лишь кивнул помощницам, его голос прозвучал сухо и отстранённо:
— Отведите пациентку в палату. И немедленно сообщите старшей медсестре. Пусть разбирается. У меня больше нет на это ни сил, ни полномочий.
Дверь в кабинет старшей медсестры распахнулась с такой силой, что стеклянная вставка задрожала. На пороге стояла заплаканная практикантка, её пальцы бессильно теребили край белого халата.
— Полина Станиславовна! Там, в пятой палате… просто кошмар… Роженица, только что поступившая… у неё настоящая истерика, мы не можем её успокоить!
Старшая медсестра, женщина с добрым, но уставшим лицом, в котором читалась мудрость многих прожитых лет и тысяч принятых в стенах роддома судеб, неторопливо поднялась со своего стула. Её движения были спокойны и полны достоинства.
— Успокойся, детка, выдохни. Сейчас во всём разберёмся. Что же там случилось-то? С чего такая паника?
— Её с улицы привезли, схватки начались внезапно… Всё прошло быстро… Родила девочку… — медсестра всхлипнула, — А малышка… она такая… тёмненькая. Очень. Мамаша взглянула на неё один раз — и будто бес вселился.
Полина Станиславовна нахмурила брови, пытаясь сохранить профессиональное хладнокровие.
— Так, не надо преувеличивать. Все новорождённые выглядят необычно, кожа у многих смуглая в первые часы.
— Нет, вы не понимаете! — девушка почти кричала. — Она действительно… не похожа на нас. И мать это сразу поняла. У неё просто истерика, она ничего не хочет слышать.
— Ладно, веди меня. Покажешь, где эта буйная пациентка.
Они быстрым шагом направились по длинному, пропахшему лекарствами коридору. Но, подойдя к палате номер пять, они застали там лишь хаос. Стул был опрокинут, на полу валялась разбитая кружка. Другая роженица, бледная как полотно, испуганно прижимала к груди своего запелёнатого младенца, заслоняя его от невидимой угрозы.
— А где же она? — голос Полины Станиславовны прозвучал строго, но в нём уже читалась тревога.
— Убежала… — прошептала женщина, с трудом сдерживая слёзы. — Схватила мой халат с вешалки и выбежала вон… Я даже крикнуть не успела…
— Всё ясно. Успокойся, родная, не волнуйся так, — старшая медсестра мягко положила руку на её плечо. — Думай о малыше, а то молоко пропадёт. Мы всё уладим.
Спустя несколько часов, когда первая суета улеглась, в кабинет к Полине Станиславовне постучалась сотрудница из административного отдела. В её руках был чистый бланк свидетельства о рождении.
— Полина Станиславовна, нужно оформить документы на ту… новорождённую. С матерью ведь никакой связи? Как имя укажем?
Старшая медсестра на мгновение задумалась, её взгляд устремился в окно, где мартовское солнце пыталось пробиться сквозь толщу облаков. Затем она уверенно подошла к книжной полке, сняла небольшой, потрёпанный справочник, нашла сегодняшнюю дату. Пальцы её скользнули по строчкам.
— Надежда. Назовём её Надеждой.
— Слишком уж по-нашему, по-славянски звучит, — сомнительно покачала головой сотрудница. — Не поверят, наверное.
— Жизнь у этой девочки, я предчувствую, будет непростой с самого начала, — тихо, но с непоколебимой твёрдостью произнесла Полина Станиславовна. — Пусть хотя бы имя будет для неё светлым маяком, будет говорить о надежде, которую она должна пронести через все испытания.
— А фамилию какую напишем?
— Солнцева. Пусть звучит красиво и светло: Надежда Солнцева. Фамилия и имя — как два крыла. Пусть несут её.
— С отчеством что будем делать? В загсе обязательно возникнут вопросы, без отчества не примут.
— Пусть будет Денисовна, — после недолгой паузы решила старшая медсестра. — Звучит ровно. И пусть у неё оно будет.
Июль 2018 года. Детский дом на Урале встретил знойный полдень звенящей тишиной. Двор был пуст, все обитатели разбрелись по своим делам. Лишь одна высокая, стройная девушка с кожей цвета тёмного шоколада и огромными, печальными глазами неподвижно сидела на подоконнике в общей спальне, устремив взгляд за резные чугунные ворота. Её тонкие пальцы бессознательно сжимали край оконной рамы. До её совершеннолетия, до выхода в самостоятельную, пугающую жизнь оставалось меньше месяца. А там, как ей казалось, её ждало лишь общежитие при швейной фабрике, монотонная работа за станком и серая, бесцветная реальность. Она мысленно уже примеряла на себя эту унылую долю, и на душе становилось тяжело и холодно.
Перед её внутренним взором, словно кадры старой, потрёпанной киноленты, проносились картины жизни, целиком проведённой в этих стенах. Стенах, где все вокруг — и дети, и взрослые — были частью одного, привычного ей мира, мира со светлой кожей. И все они, едва начав осознавать себя, жили одной и той же наивной, сладкой сказкой: что однажды за ними придёт Мама. Прекрасная, добрая, пахнущая духами и ветром. Кто-то действительно дожидался своего счастья, с криками радости бросался навстречу незнакомым, но таким желанным объятиям. И только она, Надя, поняла это ещё в самом нежном возрасте: у неё никогда не будет мамы. Никогда.
И сейчас, мысленно прощаясь с единственным домом, что она знала, она перебирала в памяти самые горькие и самые светлые моменты.
«Почему мир устроен так несправедливо? Разве я виновата в том, что появилась на свет именно здесь, на суровом Урале? Почему та, что дала мне жизнь, бросила меня, едва я успела сделать первый вздох? Только потому, что я не похожа на неё? Потому что мой отец, наверное, был человеком с другого континента, с тёплого юга? В детстве я не могла этого осознать, я лишь чувствовала на себе любопытные, а часто и злые взгляды. Меня дразнили, обзывали «негритоской», «чернушкой», словно у меня и имени-то не было. Даже моё имя, это красивое, певучее — Надежда Солнцева Денисовна — мне подарили здесь, в роддоме. Спасибо той неизвестной женщине, что придумала его для меня. Это единственный подарок, что я получила при рождении.
Но был в моей жизни один человек, который никогда не смеялся надо мной. Тимофей. Он был из старшей группы, хромал на обе ноги, и над ним тоже часто подшучивали. Мы с ним находили тихие, потаённые уголки в саду, прятались от всех и часами мечтали вслух. Он хотел стать путешественником, а я — певицей. Затем какой-то благотворитель, словно ангел, спустившийся с небес, оплатил ему сложную операцию в столице. И Тимофей исчез из моей жизни навсегда. Это случилось, когда я только пошла в первый класс».
Надя прильнула лбом к прохладному стеклу, её взгляд снова и снова выхватывал из пространства кованые ворота. Глубоко в сердце теплилась та самая, детская, неистребимая надежда, что вот сейчас они откроются с оглушительным скрипом, и появится Тот Самый Человек, который перевернёт всю её судьбу. Она понимала, что это — наивная сказка, но не могла отказаться от этой привычки. Ворота были не просто выходом, они были порталом в иную, настоящую жизнь.
«Помню, как в первом классе у нас начались уроки музыки. Я навсегда запомнила выражение лица нашей учительницы, когда я впервые запела. Это была простая песенка, которую я сама сочинила о Тимофее, о наших мечтах. С тех пор я жила от урока до урока, от одной ноты до другой. Пение стало моим спасением, моим воздухом.
А как я впервые вышла на большую сцену, на городской площади в День города! Казалось, само солнце слушает меня. Аплодисменты были оглушительными, они наполняли меня чем-то лёгким и светлым. Потом были городские и областные конкурсы. Это были самые яркие, самые счастливые вспышки на общем тёмном фоне моего существования».
Лицо Надежды озарила улыбка, тёплая и чистая, как те воспоминания. Она надолго застыла, уносясь в те незабываемые дни.
«Я пела, я отдавала голосу всю свою душу, я была лучше, я это чувствовала! Но на крупные, российские конкурсы меня никогда не брали. Лишь один раз, когда мне было двенадцать, меня включили в состав делегации на зональный конкурс в Екатеринбург. Как же я готовилась! Как репетировала!
И там, на большой сцене, я снова увидела те же взгляды, но на сей раз в них было не столько любопытство, сколько зависть и раздражение соперников. Я пела так, что, казалось, замирало время. Но я заняла лишь второе место. Я прекрасно понимала почему. Первой стала Светлана Флоренская. Девочка из Екатеринбурга, дочь человека, спонсировавшего весь этот конкурс. Но потом… потом произошло чудо. Когда объявили результаты, Светлана, эта прекрасная, гордая девочка, подошла ко мне, обняла и тихо, так, чтобы слышала только я, сказала: «Надя, не обижайся, пожалуйста. Ты была лучшей. Твой голос — это настоящее чудо». В тот миг я впервые в жизни почувствовала себя не изгоем, не чудищем, а просто человеком. Равной. Её слова стали бальзамом на мои израненные сердце».
— Надя, ты чего тут в потолок упёрлась? — в комнату вошла нянечка, нарушая ход её мыслей. — Ужин уже скоро заканчивается, беги пока не разобрали!
— Сейчас, уже бегу!
Она спустилась в столовую, села за свой отдельный столик и быстро съела предложенную порцию. Вернувшись в комнату, она застала свою соседку в состоянии лихорадочного возбуждения. Та сразу же подскочила к ней, схватила за руки.
— Надюш, ты где пропадаешь? Слушай, ко мне сегодня Эдик придёт, мы давно не виделись… Ты не могла бы… ну, погулять где-нибудь часика два? Я тебе очень буду благодарна!
— Хорошо, — без раздумий согласилась Надя. — Куда-нибудь схожу.
— Спасибо тебе огромное! Ты самая лучшая подруга на свете!
Она устроилась на старую деревянную табуретку в самом конце пустого коридора, подперла голову рукой и снова уставилась в окно. Закат разливал по небу багряные и золотые краски.
«Может, всё-таки попробовать поступить в институт? Для наших ведь всегда есть квоты. Нет, что я думаю… У меня в математике и физике полный ноль. Остаётся только фабрика. Что ж, я уже привыкла, мы два года туда на практику ездили. По крайней мере, буду сама зарабатывать. Сниму угол в общежитии. Может, когда-нибудь, к старости, и на свою комнату накоплю. Рабочие на фабрике вроде привыкли. А два года назад, когда я только впервые пришла, на меня сбегались смотреть, как на диковинную птицу, прилетевшую из тропиков».
Убаюканная собственными мыслями и тишиной, она незаметно для себя задремала, положив голову на собственные колени.
— Надя! — чей-то осторожный голос и лёгкое прикосновение к плечу вернули её в реальность.
— Да? — она подняла заспанные глаза на воспитательницу.
— Иди уже в комнату. Я твою соседку с её кавалером разлучила, можно возвращаться.
— Спасибо вам.
Утреннее солнце, заглянув в окно, нежно разбудило её. Казалось, это самый обычный день, ничем не отличающийся от вчерашнего. Но где-то там, в вышине, небесный часовой, вертящий колесо человеческих судеб, решил в этот день совершить невероятный, ослепительный зигзаг, который перевернёт всю жизнь этой темнокожей девушки, о котором она не смела и мечтать в своих самых смелых фантазиях.
Дверь в спальню распахнулась, и вместе с ней распахнулась дверь в новую, невероятную реальность.
— Надя, — раздался голос дежурной воспитательницы. — Тебя директор срочно вызывает. Сказала, чтобы ты шла немедленно.
— Зачем? Что случилось? — девушка соскочила с кровати, сердце заколотилось в груди с непонятной тревогой.
— Разве я знаю? Иди быстрее!
Насколько умыв лицо ледяной водой и наспех проведя расчёской по коротким кудрям, она стремглав помчалась в кабинет директора.
— Тамара Фёдоровна, вы меня звали?
Директор, женщина с суровым лицом, но добрым сердцем, сидела за своим столом и с нескрываемым недоумением разглядывала служебный мобильный телефон.
— Солнцева, тут тебя какая-то… экзальтированная особа беспокоила. Из другого города. Сказала, что перезвонит через двадцать минут. Вот, держи аппарат, жди звонка в коридоре. И сама разбирайся.
— А кто это? Вы имя не спросили? — растерянно пролепетала Надя.
— Понятия не имею. Иди, жди.
Надежда вышла в пустой коридор, чувствуя себя совершенно потерянной. Ей не мог звонить никто. Тем более из другого города. Но сердце почему-то стучало с бешеной силой, предвещая нечто грандиозное. И вот, ровно через обещанные двадцать минут, телефон заиграл немелодичный звонок. Девушка с замиранием сердца провела дрожащим пальцем по экрану.
— Алло? Я слушаю.
— Это Надежда Солнцева? — раздался молодой, энергичный и очень красивый женский голос.
— Да, это я.
— Привет! Это Светлана Флоренская. Мы с тобой много лет назад встречались на музыкальном конкурсе в Екатеринбурге. Ты меня не забыла?
— Светлана! Конечно, помню! — Надя чуть не вскрикнула от неожиданности и радости.
— Ох, каких трудов мне стоило тебя разыскать! Обзвонила полстраны. Слушай, у меня к тебе есть одно срочное и очень важное предложение.
— Ко мне? — Надя не поверила своим ушам.
— Киностудия, которой сейчас владеет мой отец, запускает новый проект. Мы снимаем фильм, и нам срочно нужна яркая, красивая темнокожая девушка. И в идеале, чтобы она умела петь. Я сразу вспомнила тебя.
— Ты о чём, Света? — голос Надежды дрогнул.
— Надя, ты можешь бросить всё и приехать к нам? Сейчас, в ближайшие дни? Речь идёт о роли в кино!
— Как… приехать? У меня же нет денег, я же из детдома…
— Билеты я тебе оформлю через интернет, ты их получишь в кассе на вокзале в своём городе. Всё организую. Тебе нужно только согласие директора и твой паспорт. Скажи честно, ты хочешь сниматься в кино? Хочешь петь, чтобы тебя услышали миллионы?
— Да… Очень… — выдохнула Надя, чувствуя, как у неё подкашиваются ноги.
— Тогда всё решено! Я оформляю тебе билеты на завтрашний вечер. Скажи своё полное имя, включая отчество.
— Солнцева Надежда Денисовна.
— Отлично! Я всё закажу. Через пару часов перезвоню на этот номер, сообщу рейс. Договорились?
На негнущихся, ватных ногах Надя вернулась в кабинет директора и молча положила телефон на стол.
— Солнцева, да что с тобой? — встревожилась Тамара Фёдоровна, увидев её бледное и одновременно сияющее лицо. — Ты как будто привидение увидела!
— Тамара Фёдоровна… меня приглашают в Екатеринбург. Сниматься в кино. Петь.
— О чём ты? Очнись! Какое кино?
— Помните, я много лет назад участвовала в том конкурсе? Там была девочка, Светлана… Так вот, её отец сейчас владеет киностудией. Им для нового фильма нужна актриса… именно такая, как я. И чтобы с голосом.
— Надя, детка, — директор посмотрела на неё с материнской тревогой. — Тебе скоро восемнадцать, ты вправе сама решать свою судьбу. Но подумай хорошенько, это очень серьёзный шаг. Не обманывают ли тебя?
— Тамара Фёдоровна, умоляю вас! — Надя сложила руки, как в молитве. — Это мой единственный шанс! Это та самая надежда, что есть в моём имени!
— И когда же, по их мнению, тебе нужно выезжать? — спросила директор, сдаваясь под напором этого сияющего счастья.
— Завтра вечером.
— Что?! — Тамара Фёдоровна откинулась на спинку стула. — Так скоро?!
Казалось, весь детский дом, от мала до велика, высыпал на крыльцо, чтобы проводить свою необыкновенную воспитанницу в новую, невероятную жизнь. Её скромные пожитки были упакованы в старый рюкзак и погружены в видавший виды детдомовский автомобиль. Перед тем как сесть в салон, Надя на мгновение замерла, окидывая взглядом знакомые до слёз стены, лица воспитателей, нянечек, товарищей — всех, кто был её семьёй. На глазах её выступили слёзы. Как бы трудно и одиноко ей здесь порой ни было, это место было её единственным пристанищем, а эти люди — единственными близкими.
Она смахнула предательскую слезинку и легко, почти невесомо помахала рукой, не в силах вымолвить ни слова. Дверца автомобиля захлопнулась, и машина, подпрыгивая на колдобинах, медленно покатила к воротам, увозя её навстречу взрослой жизни, такой пугающей и такой манящей.
Июнь 2022 года. Тот же детский дом на Урале. Размеренность будничного утра была внезапно нарушена.
— Тамара Фёдоровна! — в кабинет директора, не постучав, влетела запыхавшаяся воспитательница. — Новости! Надя Солнцева к нам едет! Звонила, сказала, будет сегодня к обеду!
— Да не может быть! — лицо директора озарила широкая, редкая улыбка. — Не забыла, родная! Ну, слава Богу! Срочно передай всем — срочный субботник! Чтобы всё блестело к её приезду!
Надя ехала по знакомой до боли дороге, ведущей в место, которое было её домом почти всю жизнь. Она не была здесь четыре долгих года, наполненных работой, успехом, признанием. Вот и родные, такие знакомые ворота, в которые она вглядывалась всё своё детство. А за ними… собрался, казалось, весь детский дом — и взрослые, и дети.
Машина ещё не успела полностью остановиться, как Надя распахнула дверцу и, забыв о всём на свете, бросилась к этим воротам, словно та самая маленькая девочка, ждущая чуда.
Начались бурные, радостные объятия. Она обнимала всех подряд — своих бывших воспитателей, суровых и растроганных, нянечек, которые ворчали сквозь слёзы, поваров, техничек. Воздух был наполнен восторженными возгласами, вопросами, смехом.
— Ну что, Наденька, прошлую нашу знаменитость, пошли в столовую, чай пить будем, — предложила директор, когда первый шквал эмоций немного утих.
— Тамара Фёдоровна, я тут кое-что привезла детям, — с лёгкой смущённой улыбкой сказала Надя, указывая на подъехавший микроавтобус. — Три больших телевизора для общих гостиных и десять ноутбуков для учёбы. Надо всё это разгрузить и установить!
— Вот это да! — ахнула директор. — Ну, ребята, вы слышите? За работу!
И тут же несколько старших воспитанников, с восхищением поглядывая на знаменитую выпускницу, осторожно начали выносить из машины коробки с ценными подарками.
Минут через двадцать все сотрудники и Надя сидели за большими сдвинутыми столами в той самой столовой, где она когда-то ела свою детдомовскую кашу. Пили чай с пирогами, и разговор не умолкал ни на секунду.
— Надюша, мы все твои фильмы смотрим! По нескольку раз!
— Скоро выйдут ещё две новые картины, я вам диски пришлю самыми первыми, — обещала актриса, стараясь улыбнуться каждому.
— Спасибо тебе огромное за подарки! Телевизоры — это просто праздник какой-то!
— И музыкальную передачу твою не пропускаем, которую ты ведёшь на федеральном канале! Такая красивая стала!
— Мы с младшими группами твои песни разучиваем, они их обожают.
— Наденька, а ты где сейчас живёшь? В Екатеринбурге?
— Нет, у меня теперь квартира в Москве. Но чаще снимаюсь в Екатеринбурге, там киностудия и Светлана, моя подруга и продюсер. Так что между двумя городами и живу.
Три незабываемых дня пролетели как один миг. Знаменитая воспитанница гостила в своём родном детском доме, том самом месте, что когда-то дал ей путёвку в большую жизнь. Но впереди её ждала работа, новые роли, новые песни. Надо было возвращаться в свой новый, яркий мир.
Июль 2022 года. Небольшая контора ЖКХ в том же уральском городке. Несколько дворничих собрались в своей тесной каморке на обеденный перерыв. Они ели скромные бутерброды и смотрели по старенькому телевизору дневной концерт.
— О, опять эту темнокожую нашу певицу показывают, — заметила одна, указывая ложкой на экран. — Ни дня без неё, везде мелькает.
— И не говори. Настоящая звезда теперь. И подумать только, наша, уральская! — рассмеялась другая. — Кто бы мог подумать, что у нас тут такие таланты родятся.
— Ой, Оксана, — вдруг оживилась третья, пожилая женщина, и её взгляд стал пристальным и колючим. — А помнишь, ты как-то рассказывала, лет… двадцать с лишним назад… что рожала в восемнадцать лет чернокожую девочку и из роддома сбежала, бросила её. Так ведь?
Женщина по имени Оксана, с потухшим взглядом и лицом, на котором тяготы жизни оставили свои неизгладимые следы, мрачно нахмурилась.
— Ну, и что с того? — проворчала она, отводя глаза в сторону. — Было дело. Молодость, глупость…
— Так ведь этой певице, Надежде Солнцевой, как раз двадцать два года сейчас! — не унималась коллега, её голос звенел от внезапного озарения. — А тебе мы недавно только сорок лет справляли! Срок-то сходится!
Оксана резко побледнела. Её пальцы сжались так, что побелели костяшки.
— Брось ты ерунду молоть! — отрезала она, но в её голосе послышалась неуверенность и какая-то глубокая, затаённая тревога. — Не может этого быть… Совпадение…
Но её глаза, против её воли, прилипли к экрану. Она смотрела на улыбающуюся, красивую, уверенную в себе молодую женщину с карими глазами и тёмной кожей, которая так артистично и мощно пела со сцены. Смотрела долго и пристально, словно пытаясь найти в этих чертах что-то знакомое, что-то своё. А потом медленно, как бы устало, опустила голову и тихо, так, что слышала только сама себя, прошептала: «Надежда… Солнцева…». И в глубине её потухших глаз, возможно, на мгновение мелькнула та самая, давно утраченная надежда, которую когда-то давно, в далёком мартовском роддоме, одна мудрая женщина подарила никому не нужной новорождённой девочке.
А Надя в это самое время стояла на огромной студийной сцене в Москве, ослеплённая софитами, не видя в темноте зала отдельных лиц, но чувствуя исходящую от тысяч зрителей волну любви и восхищения. Она пела. Песня была о детстве, о воротах, в которые ты смотришь в ожидании чуда, о первом луче солнца после долгой холодной ночи. И каждый звук её голоса был наполнен той самой надеждой, что согревала её все эти годы. Она нашла своё солнце. И теперь дарила его свет всем, кто, как и она когда-то, сидел в темноте и ждал своего часа. Её жизнь стала не просто историей успеха. Она стала гимном всем, кто верит, что из самой густой тьмы рождаются самые яркие звёзды.
