На спор красавчик-артист женился на немой. А в день свадьбы она внезапно заговорила… и вся его семья тут же попыталась удрать
Зал сверкал ослепительным, невероятным блеском. Сотни слепящих огней огромных хрустальных люстр, отражаясь в позолоте рам и бокалах дорогого шампанского, били прямо в глаза, создавая ощущение нереальности происходящего. Сотни глаз, как вспышки бесчисленных фотокамер, были пристально, без отрыва устремлены на них двоих, стоящих в самом центре этого великолепия.
Марк Светлов, кумир публики, актер с ослепительной, вымученной улыбкой и тяжестью, давящей на душу, стоял у алтаря, стараясь дышать ровно.
Рядом с ним — Лика.
Тихая, хрупкая, с огромными глазами цвета летнего неба, в которых, как ему всегда казалось, отражалась вся чистота этого мира. Она была невероятно, почти болезненно красива в своем простом, без лишних украшений белом платье, и эта простота делала ее королевой в этом море напускной роскоши.
Он смотрел на нее, и его сердце сжималось от странной, смешанной боли, в которой вина и любовь сплелись в один тугой, неразрывный узел.
Это чувство преследовало его последние три недели безжалостно. С того самого момента, как пьяный, бессмысленный спор перестал быть просто спором и превратился в навязчивую, оглушительную идею, в одержимость.
Взгляд Марка метнулся по рядам гостей, бессознательно выискивая того самого человека, того соучастника. Он нашел его. Артем. Тот сидел в третьем ряду, откровенно, нагло ухмылялся, не скрываясь, и демонстративно, как будто произнося тост, поднял вверх свой бокал.
Пари.
Глупое, пьяное, омерзительное пари. «Спорим, ты, ‘великий и неподражаемый актер’, не сможешь за месяц влюбить в себя и довести до алтаря эту ‘безгласную’ птичку из приюта?»
Марк смог. Он доказал.
А потом… потом в его душе что-то перевернулось, сломалось, изменилось навсегда.
Он влюбился в ее молчание. В этом мире, где все беспрерывно говорили, лгали, играли роли, ее тишина была единственной настоящей, подлинной вещью. Он влюбился в ее ясный, честный, пронзительный взгляд, который, казалось, видел его насквозь — не актера, не «золотого мальчика», а просто Марка. И что самое удивительное — не осуждал.
Его семья сидела в первом ряду. С важным и надменным видом, словно на троне.
Мать, Анна Викторовна. Образец безупречного стиля, ледяная королева безупречности. Ее улыбка стоила целого состояния и была такой же холодной и ненастоящей. Она была «попечителем», главным благотворителем того самого приюта.
Она смотрела на Лику с холодным, отстраненным одобрением. Как на редкую, дорогую, удачно приобретенную вещь, которая идеально вписалась в интерьер их жизни. Идеальная невестка. Красивая. С хорошей, хоть и печальной историей. И, главное, молчаливая.
Отец, Виктор Сергеевич, сидел рядом. Идеально подогнанный, дорогой костюм. Идеально пустое, ничего не выражающее лицо. Человек-функция, живое воплощение делового подхода ко всему, даже к семье.
— Марк Викторович, — прозвучал громкий, торжественный голос регистратора, вырывая его из тягучих, тяжелых мыслей. — Согласны ли вы взять в жены Софию Андреевну?
Марк посмотрел на Лику. Она смотрела прямо на него, и в ее взгляде была такая бездна доверия, что ему стало стыдно. Вся его жизнь — фальшивая, глянцевая, омерзительная — пронеслась у него перед глазами одним мгновением.
И в этом мгновении он с невероятной ясностью увидел другую жизнь. Ту, что была в ее глазах. Простую, честную, тихую.
— Да.
Голос Марка прозвучал твердо и уверенно. Он свой выбор сделал. Окончательно. Плевать на пари. Плевать на всё. Он просто хотел быть с этой женщиной, стать тем человеком, которого она в нем увидела.
Регистратор, пожилая женщина, улыбнулась им одобрительно.
— София Андреевна…
Наступила пауза. Глубокая, звенящая. Все гости, его семья, сам Марк — все замерли в ожидании привычного, кроткого, почти незаметного кивка.
Но Лика не кивнула.
Она медленно, очень медленно, словно преодолевая невидимое сопротивление, повернула голову от Марка.
Ее взгляд, вдруг ставший тяжелым и безжалостным, скользнул по рядам и впился, как лезвие, прямо в Анну Викторовну.
Марк увидел, как дрогнула идеальная, выверенная улыбка его матери. Сначала она просто застыла, а потом, как тонкая трещина по гладкому утреннему льду, начала медленно, неумолимо сползать, обнажая недоумение и затаенный гнев.
Что… что происходит? — мелькнуло в голове у Марка.
Лика сделала глубокий, шумный вдох, наполняя легкие воздухом.
И весь этот сверкающий, насквозь фальшивый зал наполнился ее голосом. Чистым, сильным, низким и оглушительно неожиданным.
— Прежде чем я скажу «да»… я хочу, чтобы все здесь собравшиеся знали, кто такая Анна Викторовна Светлова.
Марк замер. Он перестал дышать, ощущая, как холодная волна прокатывается по его спине.
Лицо его матери покрылось некрасивыми, уродливыми красными пятнами.
— Что она несет? — прошипел отец, дергая жену за локоть. — Немедленно вызовите охрану! Уберите ее!
— Я видела, — продолжала Лика, и ее голос ни на секунду не дрогнул. Он был твердым и режущим, как алмаз. — Я все видела своими глазами.
— Я видела, как вы годами систематически воровали пожертвования из приюта. Того самого, где мы с Марком познакомились.
Артем в третьем ряду подавился шампанским, и его кашель гулко прокатился в звенящей тишине.
Гости замерли, превратившись в ряд неподвижных, шокированных statues. Абсолютная, звенящая пустота воцарилась вместо недавно звучавшей музыки и сдержанного смеха.
— Вы крали у детей, — Лика сделала шаг вперед, отпуская руку Марка. Ее движение было решительным. — Вы крали у тех, кто не мог попросить о помощи. Вы крали у меня.
Анна Викторовна резко вскочила. Ее лицо исказилось маской чистой, неподдельной ярости. Весь ее лоск и безупречность испарились в одно мгновение.
— Да как ты смеешь, подлая дрянь! — взвизгнула она, теряя самообладание. — Ты… ты больная! Ненормальная! Марк! Сделай же что-нибудь! Заставь ее замолчать!
Лика спокойно, почти отстраненно посмотрела на нее.
— Ненормальная?
Она медленно подняла руку, в которой до этого момента незаметно для всех был зажат ее небольшой телефон.
— А этот почерк, Анна Викторовна, вы узнаете? Это скан вашего собственноручного распоряжения о переводе денег из благотворительного фонда на ваш личный, офшорный счет.
Она повернула яркий экран в сторону гостей.
— Хотите, я выведу все это на большие экраны прямо сейчас? У меня с собой все доказательства. Десятки переводов. Счета на ваши бриллианты, на ваши отпуска, оплаченные деньгами, которые были предназначены на операции тяжелобольным детям.
Вот теперь наступила полная, окончательная тишина.
Виктор Сергеевич стал белее мела. Он с силой, оставляющей синяки, схватил жену за руку так, что та вскрикнула от боли и неожиданности.
— Нам нужно уйти. Немедленно. Сию же секунду.
Они не пошли. Они почти побежали, бросились к выходу, отталкивая ошеломленных гостей, с грохотом роняя дорогие стулья.
Словно крысы с тонущего корабля, почуявшие гибель.
За ними, спотыкаясь и толкаясь, устремились еще несколько «близких» родственников и деловых партнеров по «бизнесу».
Зал, еще минуту назад полный людей, заметно опустел за тридцать секунд.
Лика смотрела им вслед, и ее плечи наконец расслабились.
Потом она медленно повернулась к Марку. Его лицо было бледным, как полотно. Он был в глубоком шоке, его мир рушился на глазах. Но в его глазах, когда он смотрел на нее, не было ни страха, ни осуждения.
В его глазах было только ошеломленное, безмерное восхищение и какая-то горькая гордость.
— Теперь ты знаешь всю правду, — тихо, почти шепотом сказала она ему. Ее губы заметно дрожали, выдавая гигантское напряжение.
Марк смотрел на нее. На ее сияющие глаза, полные непролитых слез и невероятной, железной силы.
Он перевел взгляд на распахнутые настежь двери, через которые только что сбежала его «идеальная», фальшивая семья.
Потом он твердо взял ее холодную руку в свою, ощущая тонкие пальцы.
— Да, — громко и четко сказал он, обращаясь к остолбеневшему, потерянному регистратору. — Я согласен. Я хочу взять эту женщину в жены.
Он повернулся к Лике, чтобы видеть только ее.
— Я люблю тебя еще сильнее, София. Сильнее, чем могу выразить.
Регистратор, бледная женщина средних лет, судорожно откашлялась. Она видела за свою карьеру многое, но такое — впервые в жизни.
— Э-э… На основании поданных документов… Объявляю вас мужем и женой.
Неловкие, жидкие, робкие аплодисменты раздались в полупустом зале.
Оставшиеся гости — те, кто был больше шокирован произошедшим, чем лоялен семье Светловых — неловко переминались с ноги на ногу, не зная, куда деть глаза. Музыка, робко, неуверенно включенная диджеем, тут же смолкла под тяжестью повисшего, гнетущего напряжения.
Официанты застыли с полными подносами с шампанским, которое уже никто не хотел пить, как будто оно было отравленным.
Марк не замечал никого вокруг. Он смотрел только на Лику, которая, казалось, сейчас рассыплется на миллион осколков от перенесенного напряжения. Вся та сила, что держала ее все это время, ушла вместе со сбежавшей семьей.
Он осторожно, почти с благоговением, коснулся ее бледной щеки.
— Пойдем отсюда. Сейчас же.
— Погоди, друг. Не спеши.
Голос Артема грубо прорезал вязкую, тяжелую атмосферу. Он шел к ним, слегка раскачиваясь. Он был мертвецки пьян, и в его глазах плескалась злость и обида.
— А приз? — он ухмыльнулся, глядя на Марка с вызовом. — Я же проиграл. Пари было на месяц, а ты… Ты женился! Настоящий брак! Должен отдать долг.
Лика напряглась. Она вопросительно, с болью в глазах посмотрела на Марка.
— О чем он говорит? — ее голос был едва слышен, в нем снова появилась былая неуверенность.
Марк закрыл глаза. Момент высшей, горькой расплаты настал. Скрывать больше не было смысла.
— Артем, уходи. Сейчас же.
— Нет уж! — почти взвизгнул тот. — Ты не только меня, ты всех нас дураками выставил! Женился по-настоящему! На ней! И все это из-за глупого спора!
Он ткнул пальцем в сторону Лики.
— Ты хоть… ик… ты хоть помнишь, как ты смеялся, когда мы спорили? «Влюбить безгласную птичку»? А она, смотри-ка, говорящая оказалась! И какая!
Марк резко шагнул вперед, полностью заслоняя Лику собой.
— Уходи по-хорошему. Последнее предупреждение.
— А то что? — Артем попятился, испугавшись его изменившегося, жесткого лица. — Да пошли вы оба… Актер несчастный! И его аферистка!
Он махнул рукой в их сторону и, споткнувшись о ножку стула, побрел к выходу, бормоча под нос бессвязные проклятия.
Марк медленно, с трудом обернулся к своей жене.
— Он сказал правду. Всю правду.
Ее лицо было странно спокойным. Слишком спокойным, как гладь воды перед бурей.
— Это было пари, — Марк смотрел ей прямо в глаза, не в силах больше лгать и прятаться. — Глупое, пьяное, омерзительное пари. «Влюбить безгласную птичку». Прости меня. Я не знаю, как еще это сказать.
Он ожидал чего угодно. Ожидал удара. Ожидал громкого крика. Ожидал горьких, обвиняющих слез.
Но Лика смотрела на него с такой глубокой, всепонимающей и всепрощающей тоской.
— Я знаю, Марк, — тихо, как будто делясь секретом, сказала она. — Я все слышала тогда.
Он поперхнулся от неожиданности, воздух перехватило в горле.
— Что?
— Я была в соседней комнате. В приюте. В тот самый вечер. Я слышала каждое ваше слово. Каждую вашу шутку.
Марк почувствовал, как пол окончательно уходит из-под его ног, оставляя в душе пустоту.
— И ты… ты все знала? С самого первого дня?
— С самого первого дня, — тихо кивнула она. — А теперь настало время, и ты выслушай мою правду. Всю до конца.
Она сделала небольшой шаг назад, создавая между ними дистанцию.
— Я не «безгласная птичка». И я не сирота, как все думают.
Ее взгляд стал твердым, как отполированная сталь.
— Я журналист. София Андреевна Орлова. Моя специализация — громкие, сложные расследования о коррупции в благотворительных фондах.
Марк смотрел на нее и не мог вымолвить ни слова, ощущая, как рушится последний оплот его старой жизни.
Он — актер, играющий в любовь по глупому спору.
А она — журналист, играющий в «безгласную» ради великой цели.
— Твоя мать… — она горько, беззвучно усмехнулась. — Она думала, что я притворяюсь молчаливой из-за перенесенной в детстве психологической травмы. Это было ей очень удобно. Я стала ее тенью, ее живым талисманом. «Моя бедная, тихая Линочка».
— И ты… все это время…
— Ее молчание было ее главным щитом. И моим самым главным оружием.
Лика притворялась молчаливой, потому что люди говорят то, что никогда бы не сказали вслух, если бы думали, что их кто-то слушает. Она часами сидела в кабинете Анны Викторовны, пока та вела свои деловые переговоры по телефону. Она видела все документы, все бумаги, которые та небрежно оставляла на столе.
— Я пришла в тот приют как волонтер. Мой собственный, настоящий семейный фонд много лет занимается благотворительностью. По-настоящему. И мы давно заметили, что из этого приюта, которым руководит твоя мать, постоянно, годами пропадают деньги. Огромные, просто колоссальные суммы.
Она собирала доказательства месяцами, по крупицам, рискуя всем.
— А потом появился ты. С твоим идиотским, мальчишеским пари.
— Ты играла со мной, — выдохнул он, понимая весь ужас и всю гениальность этой ситуации.
— Не больше, чем ты играл со мной, Марк, — ее голос вдруг смягчился, в нем послышалась знакомая ему нежность. — Я должна была уйти, как только собрала все необходимые доказательства. Опубликовать статью и просто исчезнуть из вашей жизни.
— Почему ты не ушла тогда? — спросил он, и в его голосе звучала надежда.
— А потом я по-настоящему влюбилась в тебя.
Она смотрела, как он меняется день ото дня. Как из самовлюбленного, заносчивого актера, решившего просто позабавиться, он постепенно превращается в мужчину, который готов на все ради нее, который смотрит на нее так, как никто и никогда в ее жизни.
— Ты перестал играть, Марк. Твое «пари» закончилось для тебя самого через неделю. А я… я не могла остановиться, не могла поверить в это чудо.
Она позволила ему «завоевать» ее сердце.
И она позволила ему сделать ей предложение, зная всю подоплеку.
— Я должна была сделать выбор, — прошептала она, и в ее голосе впервые зазвучала неподдельная боль. — Моя работа, моя миссия. Или ты. Твое счастье.
Марк смотрел на эту невероятную, сильную женщину. Женщину, которая только что публично разрушила его семью, разоблачила его собственную ложь и призналась ему в любви.
— И что же ты выбрала в итоге? — спросил он так же тихо, боясь спугнуть этот момент.
— Я выбрала сказать правду. Всю правду. И тебе, и всем.
Она шагнула к нему, сокращая расстояние.
— Я не могла выйти за тебя замуж, зная, что вся твоя жизнь, твое благополучие построены на воровстве и обмане твоей матери. И я не могла выйти за тебя, пока ты не узнал, кто я на самом деле. Пока мы не стали честны друг с другом до конца.
Они стояли одни посреди огромного, нелепого, почти пустого зала, заваленного увядающими, дорогими цветами.
— Моя семья… они меня уничтожат за это, — глухо, с надрывом сказал Марк.
— Они уничтожат сами себя, — твердо, без тени сомнения ответила Лика. — А ты…
Она взяла его за руки. Ее ладони были теплыми, живыми и такими настоящими.
— Ты свободен, Марк. Свободен от их лжи. Свободен выбирать сам.
Он посмотрел в ее бездонные глаза. И впервые за всю свою жизнь он не играл. Не притворялся. Не пытался казаться лучше.
— Я… я не знаю, кто я теперь. Без них. Без всего этого глянца, без этой роли.
— Узнаешь, — улыбнулась она, и в ее улыбке была вся нежность мира. — Мы узнаем это вместе. День за днем.
Она наклонилась и подняла свой брошенный на пол свадебный букет.
— А теперь, мой муж, — она решительно потянула его за руку к выходу. — Кажется, у нас внезапно отменился банкет. Пойдем, съедим по порции шаурмы. Я умираю от голода.
Они сидели в маленькой, круглосуточной забегаловке на выезде из города, у самой трассы.
Марк, в своем безупречном, дорогом смокинге, и Лика, в своем роскошном белом платье, которое стоило, как хороший автомобиль.
Перед ними на липком пластиковом столе лежали две огромные, завернутые в бумагу шаурмы.
Марк осторожно откусил. Вкус чесночного соуса, жирного мяса и свежих овощей был ярче, острее и настоящие, чем любой изысканный деликатес на их отмененном банкете.
— София Орлова, — произнес он, тщательно пережевывая. Адреналин постепенно отступал, оставляя место оглушительной, пугающей и такой желанной реальности.
— Да, — она смотрела на него спокойно, изучая его реакцию. Сама она есть пока не начинала.
— Ты же понимаешь… — он искал нужные слова, чувствуя их неуклюжесть. — То, что ты сделала… это был настоящий взрыв. Это изменит все.
— Это была правда, Марк. Только правда. Другого пути не было.
— Ты могла сказать мне. До свадьбы. Мы могли бы что-то придумать вместе…
— Что «мы»? — она подняла на него свои лучистые глаза. — Что бы ты сделал, Марк? Попросил бы меня молчать? Попытался бы «урегулировать» все это тихо, по-семейному, с мамой?
Он молчал. Потому что она была абсолютно права. Он бы попытался. Он бы стал уговаривать ее, искать компромисс.
— Ты бы стал невольным соучастником, — сказала она мягко, но неумолимо. — Ты бы в конце концов выбрал их. А я… я не хотела, чтобы ты выбирал между мной и ими. Я хотела, чтобы ты увидел их настоящих. Чтобы твой выбор был осознанным.
— И что я увидел? — он горько усмехнулся. — Что моя мать — воровка? Что мой отец — трус, который сбежал первым, бросив ее? Что мой лучший друг — завистливый идиот? Что моя жена — талантливая лгунья?
Он наконец произнес это слово. «Лгунья».
Лика не вздрогнула, приняв этот удар.
— А ты? — спросила она без упрека. — Актер, который поспорил на живого, чувствующего человека, как на вещь?
Они смотрели друг на друга. Два лжеца. Два человека, начавших свою историю с обмана.
— Мое пари было отвратительным, — сказал Марк, отодвигая недоеденную еду. — Я не буду искать оправданий. Я вляпался в это, как глупый, избалованный мальчишка. А потом…
— А потом что? — подтолкнула она его.
— А потом ты просто молчала. Ты смотрела на меня своими чистыми глазами. И в твоем молчании, в твоем доверии я впервые в жизни увидел себя. Настоящего. Без прикрас. И мне захотелось стать лучше, стать тем, кем ты меня видишь.
Он с грустью покачал головой.
— Я смотрел на тебя и думал: «Этот человек чище, лучше, честнее всех, кого я знаю». Иронично, да? Сейчас это звучит как злая шутка.
— Я не врала тебе в главном, Марк. Никогда.
— А в чем главное? — спросил он, жадно ловя ее слова.
— В том, что я чувствовала к тебе. — Она наклонилась к нему через стол. — Когда ты читал мне старые стихи в парке. Когда ты рассказывал, как на самом деле ненавидишь эти бесконечные фальшивые приемы и светские рауты. Когда ты ночью, думая, что я сплю, признался, что боишься до смерти стать таким же пустым, как твой отец.
Она знала его. По-настоящему знала.
Она, притворяясь молчаливой, слушала его так внимательно, как никто и никогда в его жизни не слушал.
— Ты слышала все мои самые сокровенные мысли, — прошептал он, и в его голосе было изумление.
— Я слышала тебя. Твое настоящее сердце.
Телефон Марка, лежавший на столе, вдруг завибрировал, нарушая мгновение близости.
Он перевернул его. На экране горело слово «ПАПА».
Марк сбросил вызов с решительным движением.
Телефон завибрировал снова, настойчивее. Снова «ПАПА».
Он снова сбросил.
Третий звонок. «АННА ВИКТОРОВНА».
Он взял аппарат и просто выключил его, глядя прямо на Лику.
— Это только самое начало. Они не сдадутся.
— Я знаю, — кивнула она, и в ее глазах он увидел не страх, а готовность к борьбе. — Они не простят мне этого разгрома. И они никогда не простят тебя за то, что ты остался со мной.
— Моя карьера… — он начал было автоматически, но Лика мягко перебила его.
— У тебя не было карьеры, Марк. У тебя была роль. Одна-единственная роль. «Сын Светловых». И ты играл ее блестяще, долгие годы.
Она протянула руку через стол и накрыла его ладонь своей теплой, живой рукой.
— Но теперь труппа разбежалась, декорации рухнули. Тебе придется учиться жить без сценария. Придется импровизировать.
Марк посмотрел на их соединенные руки. Его — в дорогом смокинге, с дорогими часами на запястье. Ее — в кружевах свадебного платья, в котором она только что перевернула его жизнь. Посреди дешевой, неказистой забегаловки.
Он засмеялся. Сначала тихо, с недоумением, потом громче, от всей души.
Это был смех человека, который только что потерял все, что составляло его старую жизнь.
Или, возможно, наконец-то обрел нечто гораздо большее.
— Куда мы теперь? — спросил он, утирая выступившую от смеха слезу.
— Ко мне, — сказала Лика, и впервые за этот долгий, безумный день она улыбнулась своей настоящей, легкой, счастливой улыбкой. — Моя квартира очень маленькая. И там, предупреждаю, нет ни грамма позолоты.
— Звучит просто идеально, — сказал он, и понял, что говорит абсолютно искренне.
Он встал, все так же держа ее за руку.
— Только давай сначала доедим эту прекрасную шаурму. Я ужасно, до головокружения голоден.
Лика рассмеялась, и ее смех был самым прекрасным звуком, который он слышал в своей жизни.
В этот самый момент, под тусклой лампой в пятнах кетчупа, их настоящая, совместная, семейная жизнь только начиналась. Без лжи, без масок, с чистого листа.
Квартира Лики была не просто маленькой. Она была крошечной, почти миниатюрной.
Но в ней было то, чего Марк никогда не видел в огромном, холодном особняке своих родителей, — в ней была настоящая, живая жизнь.
Сотни книг, сваленных в стопки прямо на полу вдоль стен. Старый, но невероятно удобный, продавленный диван, застеленный мягким пледом. Маленькая кухня, где в воздухе витал аромат куркумы, кардамона и кофе, а не стерильности и дорогой дезинфекции.
Марк стоял посреди комнаты в своем помятом смокинге. Он чувствовал себя огромным, нелепым, чужеродным предметом. Как концертный рояль, зачем-то поставленный в маленькой ванной комнате.
Лика ненадолго исчезла в спальне и вышла оттуда уже в простой серой футболке и мягких спортивных шортах. Ее волосы были собраны в небрежный, милый пучок.
— Держи, — она протянула ему стопку аккуратно сложенной одежды: старую, выцветшую футболку с логотипом какого-то музыкального фестиваля и потертые спортивные штаны. — Будет выглядеть нелепо, но зато хотя бы удобно.
Он переоделся в тесной, но чистой ванной.
Когда он вышел, Лика уже сидела на диване, устроив на коленях ноутбук. Лицо ее было сосредоточенным и серьезным.
— Что ж, — сказала она, не поднимая головы. — Процесс пошел. Началось.
Она повернула к нему экран, и он увидел бесконечную ленту новостей.
«СКАНДАЛ НА СВАДЬБЕ ЗВЕЗДЫ: НЕВЕСТА ОБВИНИЛА СВЕКРОВЬ В ХИЩЕНИЯХ». «БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ФОНД АННЫ СВЕТЛОВОЙ ПОД ПРИЦЕЛОМ СЛЕДСТВИЯ». «АКТЕР МАРК СВЕТЛОВ: КРУШЕНИЕ КАРЬЕРЫ И СЕМЬИ».
Заголовки были желтыми, кричащими, безжалостными.
— Это… это пока просто слухи, сплетни, — пробормотал Марк, пытаясь найти опору. — Гости разнесли…
— Это не слухи, — Лика спокойно открыла другую вкладку в браузере. — Это моя статья. Она вышла десять минут назад. Официально.
Она нажала клавишу «Enter», как будто запуская необратимый механизм.
Статья называлась без эмоций, сухо: «Попечители. Благотворительность как бизнес-модель».
Там не было ни капли эмоций. Только голые, неопровержимые факты. Сканы банковских переводов. Стенограммы показаний бывших сотрудников приюта. Фотографии счетов на покупку предметов роскоши, оплаченных со счетов благотворительного фонда.
Все то, что она собирала по крупицам долгими, опасными месяцами.
Марк читал. И с каждой новой строчкой, с каждым новым доказательством кровь стыла в его жилах, а сердце сжималось от стыда.
Это были не просто абстрактные деньги. Это были деньги, которые предназначались на срочные операции. На теплую одежду зимой. На полноценную еду для тех самых детей, которых он иногда видел, когда приезжал в приют «поиграть в благотворительность» для фото в журнале.
Он тяжело сел рядом с ней на диван. Очень тяжело.
— Я не знал… — прошептал он, чувствуя всю пустоту этих слов. — Я не представлял масштабов.
— Ты не хотел знать, — мягко, но неумолимо поправила она. — И это совсем другое.
Он посмотрел на нее. На эту хрупкую с виду женщину, которая только что в одиночку, как настоящий стратег, обрушила целую, казалось бы, несокрушимую империю лжи.
— Почему ты не ушла, когда собрала все доказательства? — спросил он, и в голосе его звучала боль. — Зачем… зачем была нужна вся эта комедия со свадьбой?
Лика закрыла ноутбук. Тихое жужжание кулера в комнате внезапно стихло.
— Потому что я должна была посмотреть ей в глаза, — ответила она просто. — Я не хотела, чтобы это был анонимный удар в спину. Я дала ей шанс. Последний шанс.
— Шанс? — не понял Марк.
— Я встретилась с ней наедине неделю назад. Одна, без свидетелей. Я сказала ей, что все знаю. Я предложила ей вернуть все деньги. Тихо, без огласки. И просто уйти из фонда, из нашей жизни.
Марк не верил своим ушам.
— И что она?..
— Она рассмеялась мне в лицо, — Лика горько усмехнулась, вспоминая тот момент. — Она сказала, что я «грязная приютская мышь, которая должна быть благодарна подачкам». Что если я хотя бы пикну, она меня уничтожит, размажет по стенке. А потом…
— Что потом? — тихо спросил Марк.
— Она предложила мне деньги. Большие деньги. Чтобы я просто «убралась» из твоей жизни. Она сказала, что ты уже наигрался в свою любовь и скоро сам ко мне охладеешь, вернешься в семью.
Марку стало физически плохо, его затошнило от осознания всей глубины цинизма его матери.
— Она думала, что все и всех можно купить. Она не знала, что я не продаюсь. Ни за какие деньги в мире.
— А я? — тихо, почти беззвучно спросил Марк. — Я был просто частью твоего гениального плана? Разменной пешкой?
— Ты был самой большой и самой прекрасной помехой в моем плане, — сказала она с предельной, обезоруживающей честностью. — Я не должна была влюбляться в сына главного врага своего расследования. А ты не должен был влюбляться в объект для пари. Но мы оба совершили эту ошибку. Или это было чудо?
Она взяла свой телефон, на экране которого уже мигали десятки уведомлений.
— Мои юристы уже работают. Мой отец… он в ярости. Но не на меня. На них. На всю вашу систему.
Марк с глубоким вздохом включил свой телефон.
Аппарат буквально взорвался от сообщений.
Сотни пропущенных вызовов. Десятки гневных, панических сообщений. От отца. От матери. От Артема. От его агента.
Он открыл последнее сообщение от отца.
«Ты для меня труп. Даже не пытайся звонить. Ты предал свою семью, свою фамилию. Ты больше не мой сын. Никогда».
Марк смотрел на эти кривые, злые буквы. Он ожидал почувствовать острую боль. Горечь потери. Жгучий страх.
Но он не почувствовал ничего, кроме огромного, всезаполняющего облегчения, как будто с его плеч свалилась гиря, которую он таскал всю жизнь.
Он спокойно удалил сообщение.
Следующее было от его агента, Станислава Леонидовича.
«Марк, театр в панике, они разрывают контракт. Говорят о репутационных рисках. Съемки завтрашнего дня отменили. Позвони мне, как только сможешь, нужно срочно встречаться».
Вот и все. Финал. Конец его карьеры.
Он больше не «Сын Светловых». Он не «звезда театра и кино».
Он теперь просто Марк. Мужчина в чужих спортивных штанах. В крошечной, но уютной квартире. Рядом с самой опасной, самой сильной и самой честной женщиной, которую он когда-либо встречал в своей жизни.
Он повернулся к Лике. Она смотрела на него, затаив дыхание, ждала его решения, его слова.
Марк отложил телефон в сторону, подальше от себя.
— У меня для тебя есть две новости, жена.
— О? Какие? — она приподняла бровь.
— Во-первых, меня уволили. Со всех проектов. Кажется, моя блестящая актерская карьера, построенная исключительно на связях и деньгах отца, только что официально закончилась.
— Это, пожалуй, худшая новость, что я слышала за весь сегодняшний день, — улыбнулась она, и в ее улыбке была поддержка и понимание. — А вторая?
Он притянул ее к себе, ощутив тонкий запах ее волос. Впервые за этот безумный, бесконечный день он поцеловал ее. По-настоящему. Глубоко и нежно.
Это был не поцелуй актера, играющего роль влюбленного. Это был поцелуй мужчины, которому больше нечего было терять, кроме этой женщины.
— Вторая, — сказал он, когда они на мгновение оторвались друг от друга, чтобы перевести дух. — У меня есть одна отличная, гениальная идея, что мы можем сделать в нашу первую брачную ночь.
— И что же? — прошептала она, глядя ему в глаза.
— Выспаться. — Сказал он с комичной серьезностью. — Мы смертельно устали. А завтра… Завтра уже будет новый день, и мы будем импровизировать. Вместе.
И Лика рассмеялась, обняв его.
Это был самый лучший, самый искренний и самый счастливый финал их безумной, прекрасной, непредсказуемой свадьбы.
Солнечный луч, теплый и ласковый, пробивался сквозь листву старого клена и играл зайчиками на столешнице деревянной садовой мебели. Идеальный, ухоженный газон. Ярко-желтый мяч, забытый посреди изумрудной травы. Оглушительный, заразительный детский смех, который, казалось, наполнял жизнью все вокруг.
Марк, теперь известный режиссер независимого, авангардного театра, о котором театральные критики писали либо «гениально», либо «невыносимо», сидел на террасе их загородного дома и с наслаждением потягивал утренний кофе.
Дом был не дворцом, не похожим на холодный особняк его родителей. Он был живым, дышащим. Деревянным, пахнущим сосной и свежестью. Наполненным солнечным светом и уютом.
Лика, теперь главный редактор крупного, влиятельного издания, специализирующегося на расследованиях, сидела напротив с планшетом, просматривая утренние новости. Она стала еще красивее с годами, в ее глазах появилась мудрая глубина.
— Андрей! — крикнула она, не отрывая глаз от экрана, но четко контролируя пространство. — Пять минут! Иди умываться, завтрак почти готов!
— Ну ма-а-ам! — донесся с газона недовольный, но веселый голос.
Марк нежно улыбнулся, глядя на нее.
Их девятилетний сын, Андрей Маркович Орлов (Лика настояла на своей фамилии, и Марк был только рад этому), был центром их вселенной, их самым большим счастьем и гордостью.
— Я сам, — Марк поднялся с кресла. — Ты за работой.
Он подошел, наклонился и поцеловал ее в макушку, вдыхая знакомый, родной запах, а потом пошел по направлению к газону.
— Андрюш! Бросай мяч, папа поиграет с тобой!
Он вышел на идеальную, мягкую траву. Солнце начинало клониться к закату, окрашивая небо в нежные, пастельные тона.
— Андрей?
Тишина. Только пение птиц где-то в ветвях.
На траве, у подножия старой, развесистой яблони, лежал только одинокий желтый мяч.
— Андрюша! — Марк улыбнулся, решив, что сын затеял игру. — Не время для пряток! Иди сюда!
Он прошелся вокруг дома, заглянул за угол, в сарай, где хранились велосипеды и садовый инвентарь.
Никого. Пусто.
— Лика! — его голос невольно дрогнул, в нем прозвучала тревога. — Ты видела, куда он пошел?
Лика вышла на террасу, ее лицо мгновенно стало серьезным, напряженным. Она знала этот тон, эту нотку паники в его голосе.
— Он был здесь, — она показала рукой на газон. — Прямо здесь, у яблони. Бил по мячу.
Они быстрыми шагами, почти бегом, обежали весь участок. И тут Марк заметил. Калитка в глубине сада, которая всегда, с тех пор как появился Андрей, была на надежном замке, сейчас была приоткрыта.
— Я звоню в полицию, — Лика уже достала телефон. Ее пальцы, которые никогда не дрожали перед самыми влиятельными людьми, сейчас заметно ходили ходуном.
— Подожди! — Марк резко схватил ее за руку, его взгляд был прикован к калитке. — Посмотри.
На металлической ручке калитки висело что-то маленькое, легкое, колышущееся на ветру.
Не записка.
Маленький, выцветший от времени шелковый платочек. С вышитым изящным вензелем «А.С.».
Платочек, который его мать, Анна Светлова, всегда, при любых обстоятельствах носила с собой в кармане.
Марк не видел этого платочка десять долгих лет.
Десять лет они ничего не слышали о ней. После громкого, показательного суда, который приговорил Анну Викторовну к семи годам реального заключения за мошенничество в особо крупных размерах, они, казалось, навсегда исчезли из их жизни.
Отец, как они узнали из случайных источников, умер через год после вынесения приговора. Не выдержал позора, краха и общественного осуждения.
А Ирина… она отбыла свой срок. Выйдя по УДО два года назад, она затаилась, растворилась в безвестности, не подавая никаких признаков жизни.
До сегодняшнего дня.
— Нет… — прошептал Марк, и его голос сорвался. — Этого не может быть. Она… она сломлена, уничтожена. Она…
— Она ждала, — голос Лики стал ледяным, острым, как бритва. В ней в этот миг умерла мать и проснулся холодный, расчетливый журналист-следователь.
Телефон Марка, лежавший на столе на террасе, пронзительно зазвонил, разрывая тишину.
Они оба бросились к нему, как будто от этого звонка зависела их жизнь.
На экране горели слова: «НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР».
Марк дрожащей рукой нажал «принять». Он включил громкую связь, чтобы Лика слышала.
Сначала в трубке была только пустота и тихий треск. Словно играла старая, испорченная грампластинка.
А потом раздался голос.
Сухой, скрипучий, как ржавые петли на давно заброшенной двери. Голос, в котором не осталось ничего человеческого, только концентрированный яд и дикий, животный триумф.
— Здравствуй, Марк.
Марк окаменел, не в силах пошевелиться.
— Здравствуй, «безгласная птичка», — проскрипел голос, и в нем послышалась ухмылка. — Я знаю, ты тоже там, слушаешь.
Лика подошла вплотную к телефону, ее лицо было белым от ярости и страха.
— Где мой сын, Анна Викторовна? Где Андрей?
— Твой сын? — в голосе послышался сухой, кощунственный смешок, от которого у Марка по спине поползли ледяные мурашки. — Ты забрала у меня моего сына. Десять лет назад. Ты вырвала его из моей жизни.
— Марк сделал свой собственный выбор! — крикнула Лика, теряя самообладание.
— Он выбрал тебя?! — взвизгнула трубка, и голос на мгновение сорвался в истерику. — Он выбрал грязь! Он предал свою кровь, свою семью, свою фамилию!
Наступила пауза, тяжелая и многословная.
— Ты научила его импровизировать, София Андреевна. А я… я все эти десять лет готовила финал нашей с вами пьесы. Самый главный акт.
— Что вам от нас нужно? — спросил Марк. Его голос был хриплым от сдерживаемых эмоций.
— Нужно? — голос снова засмеялся, и этот смех был ужасен. — У меня было все. Абсолютно все. И вы, двое, отняли у меня все до последней крошки.
Голос вдруг стал тихим, почти нежным, и от этого стало еще страшнее.
— Я хочу, чтобы вы поняли. Чтобы прочувствовали до самого дна своей души.
В трубке послышался детский, испуганный, всхлипывающий голос.
— Мама? Папа? Я боюсь…
— АНДРЕЙ! — закричала Лика, вцепляясь пальцами в столешницу так, что костяшки побелели.
— Ты забрала моего сына, — прошипела Анна Викторовна. — А теперь… теперь я забираю твоего. Навсегда.
Резкие, короткие гудки.
Марк и Лика смотрели друг на друга, и в их глазах читался один и тот же ужас, одна и та же решимость.
Лика уже открывала свой ноутбук, ее пальцы снова стали твердыми и быстрыми, как у пианиста.
— Она не могла сделать это одна, — ее голос был ровным, холодным, профессиональным. — Она была под надзором, у нее не было ни денег, ни связей. Ей кто-то помогал. Кто-то, кто знает нас.
— Кто? — выдохнул Марк, чувствуя, как новая, черная туча нависает над их счастьем.
— Тот, кто ненавидел нас так же сильно, как и она. Тот, кто тоже все потерял из-за нас тогда.
Она развернула экран ноутбука к Марку.
На нем была недавняя, немного размытая фотография, сделанная ее службой безопасности пару месяцев назад для отчета. Анна Викторовна, сильно постаревшая, сгорбленная, в больших темных очках, садится в подержанную машину у дешевого продуктового магазина.
А за рулем этой машины…
Марк присмотрелся, и сердце его упало.
— Артем?
Он был старше, обрюзгший, с залысинами, но это был он. Его бывший лучший друг, его соучастник в том давнем пари.
— Он был ее связным все эти годы, — без тени сомнения сказала Лика. — Он ждал ее освобождения. И они оба ждали этого дня. Дня, когда мы будем максимально счастливы и беззащитны.
Это был не конец их истории.
Это было начало новой, куда более страшной и беспощадной битвы. Битвы за их сына. Битвы за их будущее. Битвы, которую они были готовы принять. Вместе.
