Решила сделать мужу приятный сюрприз. Но то, что я увидела в его кабинете… то, что не должна была.
Солнце в тот день было не просто светилом на небе, а раскаленным тираном, выжимавшим из города последние соки. Воздух над асфальтом колыхался прозрачным маревом, делая очертания машин и зданий призрачными и нереальными. Казалось, сам город таял, стекая в ливневые стоки каплями расплавленного битума. Каждый шаг от поликлиники до парковки давался с трудом, подошвы туфель прилипали к мягкой, податливой поверхности, оставляя мимолетные отпечатки. Алиса почти вбежала в свой автомобиль, и первый же глоток прохладного воздуха, которым его салон был наполнен до отказа, показался божественной амритой. Слава богу за технологию дистанционного запуска – без этого машина превратилась бы в душегубку, в раскаленную жестяную консервную банку.
Она прислонилась лбом к прохладному стеклу, позволяя телу остыть, а сердцу – успокоиться. Оно билось часто-часто, как птичка, но не от жары, а от счастья. Пальцы сами потянулись к бархатному чехлу, где лежало самое главное сокровище. УЗИ-снимок. Еще теплый от прикосновения ее ладоней, он казался живым. На нем – их будущее. Их маленькое чудо. Дочка. Они с Марком так мечтали о девочке, представляли, как будут заплетать ей косички, покупать платьица, учить читать сказки о принцессах. И вот – мечты сбылись. Врач показала на экране активную, жизнерадостную малышку, которая совсем скоро перевернет их мир с ног на голову, наполнив его новыми, совершенно невообразимыми красками.
Свекровь, Ирина Викторовна, настаивала на том, чтобы устроить гендерную вечеринку. Это было модно – собрать всех родных, друзей, заказать торт с розовой или голубой начинкой, и в кульминационный момент, под аплодисменты, вскрыть конверт и объявить пол наследника. «Это так трогательно, Аличка! Все мои подруги так делали! Это незабываемые эмоции!» – говорила она. Но Алиса и Марк были непреклонны. Это их тайна, их счастье. Они хотели пережить этот мир вдвоем, в тишине и без лишних глаз. Зачем тратить деньги на шоу, когда впереди – ремонт в детской? Обои они уже купили – нежно-персиковые, с серебристыми звездочками, идеальные для маленькой принцессы. Но клеить их не решались, пока не была поставлена окончательная точка.
И вот эта точка была поставлена. Сейчас Алиса ехала к мужу в офис, чтобы подарить ему эту новость. Он последние дни был сам не свой, хмурый, замкнутый. Говорил, что проблемы на работе. Какие? Не объяснял. Алиса в глубине души даже надеялась, что Марк найдет другое место – здесь он, возглавив отдел, пропадал сутками, приходил затемно, уходил затемно, его лицо освещалось лишь мерцанием монитора. Он обещал, что с рождением ребенка все изменится, возьмет долгий отпуск, пересмотрит priorities. А теперь вдруг на него напала эта странная апатия, и Алисе порой чудилось, что он отдаляется, что между ними выросла невидимая стена. Муж уверял, что все в порядке, просто устал. Но она чувствовала – дело не только в усталости.
Припарковавшись у знакомого стеклянного небоскреба, Алиса еще раз взглянула в зеркало заднего вида. Поправила прядь каштановых волен, смахла невидимую пылинку с плеча блузки. Взяла сумку, вышла и, щурясь от ослепительного света, бросилась к спасительной прохладе вестибюля.
Девушка на ресепшене, милая Катя, подняла на нее глаза и одарила приветливой, отработанной улыбкой.
– Алиса, здравствуйте! К Марку Александровичу?
– Да, – улыбнулась Алиса в ответ. – Он на месте?
– На месте, но… – Катя едва заметно нахмурила брови, – у него совещание. Сейчас как раз неудобно.
«Какое там совещание, – подумала Алиса. – Удивит его, и все тут».
– Ничего, я на секундочку, – сказала она вслух и уверенным шагом направилась по длинному коридору к его кабинету.
Она уже рисовала в воображении эту картину: вот она бесшумно открывает дверь. Он сидит за столом, углубленный в бумаги. Она подходит, кладет руку ему на плечо. Он поднимает глаза, усталые, но такие родные. «Угадай, кто у нас будет?» – шепчет она. И тогда по его лицу разольется та самая, редкая теперь, теплая улыбка, от которой у нее заходилось сердце еще в студенческие годы. Он обнимет ее, прижмет к себе, засмеется, и этот смех смоет всю его усталость, все напряжение последних недель.
Но жизнь, как оказалось, готовила ей не трогательную мелодраму, а жестокий триллер. Она приоткрыла тяжелую дверь кабинета, и все заранее заготовленные слова застряли в горле комом ледяной ваты.
За массивным дубовым столом, в его кресле – в том самом, кожаном, с высокою спинкою, в котором не разрешалось сидеть никому, даже уборщице, – восседала женщина. Длинные, густые, волны черных, как смоль, волос ниспадали на плечи, отсвечивая синевой под светом люминесцентных ламп. Идеально скроенное платье-футляр подчеркивало безупречную фигуру, макияж был безукоризненным, осанка – вызовом и властью. И самое ужасное – она была до боли знакомой. До дрожи в коленях.
Светлана. Та самая, которую Алиса когда-то, по глупости юности, считала самой близкой подругой. Та, что однажды, на вечеринке, опьянев от коктейлей и собственной смелости, бросила ей в лицо с подкупающей улыбкой: «Ты только, дорогая, не обижайся, но твой Марк мне всегда нравился. И, кажется, я – ему. Просто он пока не понял этого».
Тогда у Алисы перехватило дыхание. Помнилась та ночь – долгая, изматывающая ссора, слезы, горькие слова и его уверения: «Аличка, да что ты! Ты же знаешь Светку – она просто обожает быть в центре внимания, вот и строит из себя роковую женщину. Все это – бред, я даже слушать не хочу!»
И Алиса поверила. Заклеила трещину в доверии наивной верой в его честность. И вот теперь – Светлана сидела в его кресле. В его святая святых.
Марк сидел напротив нее, спиной к двери. Его голос, который Алиса слышала тысячу раз – в гневе, в радости, в страсти, – сейчас звучал ровно, спокойно, с непривычной, почти рабской мягкостью:
– Не переживай, я все сделаю, как ты сказала. Обещаю. И… я не дам тебе ни одного повода для волнения, хорошо?
Эти слова вонзились в Алису словно отточенный клинок. «Не дам повода для волнения…» Она замерла на пороге, не в силах пошевелиться. Дыхание сперло, в ушах зазвенело, а перед глазами поплыли разноцветные пятна. Комната начала медленно вращаться.
Эта фраза, произнесенная таким подобострастным тоном, гулко отозвалась в ее сознании, эхом раскатываясь по самым потаенным уголкам памяти. Она больше не слышала, о чем они говорят дальше. Она видела лишь, как Марк наклонился к Светлане чуть ближе, а та позволила себе едва заметную, но безмерно торжествующую улыбку, тронувшую лишь кончики ее губ. И этого было более чем достаточно.
Алиса медленно, как лунатик, отступила назад и так же бесшумно прикрыла дверь. В коридоре вдруг стало невыносимо душно, не хватало воздуха. Колени подкосились, ладони стали ледяными и влажными. Сердце заколотилось в висках, отчаянно, неровно, словно пыталось вырваться из клетки грудной клетки и умчаться прочь от этого кошмара.
Вот и все. Конец. Столько лет вместе. Столько пройдено, столько пережито, столько планов строили они по ночам, шепчась в подушку… И все это в одно мгновение рухнуло, рассыпалось в прах, оставив после себя лишь горький пепел предательства.
Сознание металось в лихорадочных попытках найти опору, выхватывая из памяти самые острые, самые болезненные обрывки.
…Их девичник. Шумный, веселый. Все смеются, пьют шампанское, танцуют. Светлана, как всегда, – королева вечера. Яркая, неотразимая, с тем своим особым, томным взглядом, который словно говорил каждому мужчине: «Ты – мой». И она танцует с Марком. Слишком близко. Слишком чувственно. Тогда Алиса лишь отмахнулась: «Светка всегда такая, она просто флиртует со всеми подряд». Но где-то глубоко внутри уже тогда шевельнулась маленькая, уродливая гадюка ревности.
И еще один вечер. Они сидят на кухне, пьют вино. Светлана смотрит на нее с тем самым, хищным прищуром и говорит, словно шутя, но в каждой букве сквозит сталь:
– Знаешь, Ась, ты – замечательная. Настоящая. Но ты… предсказуемая. Скучноватая. Боюсь, Марк с тобой заскучает. Он еще поймет, кто ему действительно нужен. А я, милая, умею ждать. У меня талант.
«Вот и дождалась, – пронеслось в голове у Алисы. – Поздравляю». Слезы подступили к глазам, горячие и предательские, но она с силой сглотнула их. Нет. Ни за что. Никто не увидит ее страданий. Ни Светлана, ни он. Никто.
Внутри, сквозь боль и хаос, начал формироваться четкий, холодный, как лезвие, план. Она не будет ждать, пока он снизойдет до признания. Не даст ему возможности произнести эту жалкую, избитую фразу: «Нам нужно поговорить». Не станет смотреть в его лицо, искать в глазах ложное раскаяние. Нет. Она уйдет первой. Гордо. Бесшумно. Так, чтобы это стал ее удар, а не его милость.
Когда Алиса вернулась в их некогда общий дом, солнце уже касалось горизонта, заливая квартиру багровым, траурным светом. Квартира встретила ее звенящей, давящей тишиной. На кухне стояла его кружка с недопитым с утра кофе. В спальне на спинке стула висела его рубашка, пахнущая знакомым одеколоном. Каждая деталь, каждый уголок кричал о привычной жизни, о быте, о любви, которая оказалась миражом. И от этого становилось лишь больнее, невыносимее.
Она достала с антресолей чемодан, с которым они ездили в свадебное путешествие в Венецию. Тогда он был битком набит счастьем и смехом. Теперь ему предстояло стать вместилищем ее сломанных надежд.
Алиса методично, без суеты, начала складывать вещи. Платья, белье, косметику, документы. Последним в чемодан лег тот самый, злополучный снимок УЗИ. Она не могла оставить его здесь. Это было ее достояние, ее будущее, которое он уже не имел права осквернить.
Когда все было готово, она подошла к холодильнику. Под магнитиком, привезенным когда-то из Парижа, она оставила записку. Короткую. Убийственную.
«Марк, я ухожу. Не ищи. В моей жизни есть другой мужчина. И он – отец моего ребенка.»
Она несколько секунд смотрела на эти строки, написанные ее ровным, почти каллиграфическим почерком. Холодно, без эмоций. Пусть думает, что она такая же. Пусть считает, что нашла кого-то лучше, сильнее, достойнее. Пусть этот удар по его самолюбию будет ей хоть маленькой, но местью.
Помедлив еще мгновение, она выключила телефон. Экран погас, разрывая последнюю нить, связывающую ее с прошлой жизнью. Никаких звонков. Никаких слезных объяснений. Только тишина.
Через полчаса она уже мчалась по загородной трассе, в сторону далекого, затерянного среди полей поселка, где жила ее тетя Мария – единственный по-настоящему близкий человек, оставшийся у Алисы после смерти родителей. Асфальт мерцал в свете фар, над дорогой сгущались густые, почти осязаемые сумерки. Машина летела вперед, навстречу наступающей ночи, и с каждым километром, с каждым оборотом колеса, на душе становилось чуть легче, словно она оставляла позади не просто городские огни, а всю свою вчерашнюю жизнь, тяжелую, как камень на сердце.
Когда в свете фар замелькали первые, покосившиеся от времени заборы, сердце сжалось от странной смеси облегчения и бесконечной усталости. На крылечке аккуратного бревенчатого домика, как будто ее кто-то предупредил, сидела сама тетя Маша, в своем пестром ситцевом фартуке, с глиняной кружкой в руках. Увидев племянницу, она ахнула и широко распахнула объятия:
– Господи Иисусе! Аличка! Да ты бледная, как полотно! Что стряслось-то, родная моя?
Алиса не ответила. Она просто подошла и уткнулась лицом в грудь тетке, вдохнув знакомый, успокаивающий запах сушеной мяты, деревенского хлеба и родной, неподдельной заботы. И только тогда, в этих безопасных, любящих объятиях, она позволила себе то, что сдерживала весь день – тихо, безнадежно разрыдаться.
– Тихо, тихо, деточка, – приговаривала тетя Маша, гладя ее по волосам натруженной, шершавой ладонью. – Выплачься. Всем горю приходит конец, всему свой черед.
Они просидели на лавочке до глубокой ночи, пока небо не стало черным-черно и не усыпалось мириадами бриллиантовых звезд. Алиса выложила все – от начала и до конца, не скрывая ни боли, ни гнева, ни отчаяния. Выслушав, тетя Маша тяжело вздохнула:
– Ох, мужчины… Наворочат такого, что потом сами чертям не рады. Но, дочка, никогда не делай поспешных выводов. Сердце – оно обманчиво.
Ночь в деревне была теплой и по-осеннему звонкой. Алиса уснула на стареньком, но уютном диване под стеганым одеялом, с ощущением оглушающей внутренней пустоты. Слезы высохли, оставив после себя лишь свинцовую усталость во всем теле.
Ее разбудил настойчивый стук в дверь. Спутанная мыслями, не до конца проснувшись, она открыла ее и остолбенела. На пороге, бледный, с запавшими глазами, стоял Марк.
– Аля… – его голос был хриплым и надломленным. – Я… Позволь мне все объяснить. Прошу, не прогоняй.
Алиса хотела резко захлопнуть дверь, хотела кричать, выгонять его, но вид его был таким изможденным, таким потерянным, что слова застряли в горле. Она молча отступила, впуская его в дом.
Он опустился на табурет у входа, провел обеими руками по лицу, смахивая невидимую пыль усталости, и начал говорить, глядя в пол:
– Секретарша… Катя… сказала, что ты приходила. То, что ты видела… Аличка, это не то, о чем ты подумала. Светлана… она теперь мой начальник.
– Что? – Алиса не сразу поняла значение этого слова в данном контексте.
– Начальница, – он горько, беззвучно рассмеялся. – Оказалось, она… любовница нашего генерального директора. И она так виртуозно вьет из него веревки, что он, по ее настоятельной просьбе, поставил ее на мое место. А меня… оставил у нее в подчинении.
Он поднял на нее глаза – усталые, красные от бессонницы, совершенно чужие.
– Думаешь, мне было легко? Каждый день выслушивать ее идиотские распоряжения, видеть эти самодовольные ухмылки, эти прозрачные намеки… А уйти я не мог. Мы же ребенка ждем. Там – высокая зарплата. А где я, с моей ипотекой и кредитами, найду такую же? Я должен был терпеть.
Он замолчал, и в тишине деревенского дома его дыхание казалось громким и тяжелым.
Алиса стояла напротив, чувствуя, как внутри нее бушует ураган противоречивых чувств: леденящий стыд за свою поспешность, слабое, робкое облегчение и все еще живая, ноющая боль от увиденного. Хотелось верить, но картина в кабинете все еще стояла перед глазами, слишком яркая, слишком убедительная.
– Почему ты мне ничего не сказал? – наконец, выдавила она, и ее собственный голос прозвучал хрипло и непривычно.
Он глубоко вздохнул и посмотрел на нее прямо, пытаясь поймать ее взгляд.
– Боялся. Не хотел лишний раз волновать. Думал, скоро найду что-то другое, достойное, и тогда все расскажу. А пока… просто молча глотал эту горькую пилюлю. Но когда я пришел домой и увидел твою записку… Аля, я с ума почти сошел. «Другой мужчина»… Да как ты могла? – голос его сорвался. – Ты же не могла и вправду подумать, что я… что я способен на измену?
Алиса не выдержала этого взгляда. Слезы, которые она так тщательно сдерживала, хлынули ручьем, горячими, солеными потоками.
– А как мне было думать, Марк? Я вижу: в твоем кресле – Светлана. Ты сидишь перед ней, как провинившийся школяр, и говоришь таким подобострастным голосом, обещаешь не давать «поводов для волнения»! Твой тон… он был таким виноватым! Как еще я должна была это интерпретировать?
Он сокрушенно покачал головой, и в этом жесте было столько отчаяния, что ей стало за него больно.
– Ты права. Тысячу раз права. Я должен был быть с тобой честен с самого начала. Но клянусь, это кончилось. Больше никаких секретов. Завтра же я уволюсь.
– А как же работа? – тихо, почти шепотом, спросила она. – У нас ведь скоро… малышка…
– Значит, найду любую! – с внезапной, стальной решимостью в голосе сказал он. – Хоть грузчиком, хоть разнорабочим. Но я больше ни дня не проработаю под началом женщины, которая всю свою жизнь посвятила тому, чтобы плести гнусные интриги и ломать чужие судьбы.
Алиса внимательно вглядывалась в его лицо – осунувшееся, но спокойное и невероятно решительное. Впервые за последние несколько месяцев она увидела в нем того самого Марка, за которого вышла замуж – сильного, прямолинейного, готового горы свернуть ради тех, кого любит.
– Хорошо, – выдохнула она наконец. – Но я поеду с тобой.
На следующий день они вместе вернулись в город. Алиса ждала его в приемной, наблюдая сквозь стеклянную перегородку кабинета директора. Видела, как тот размахивает руками, что-то горячо доказывает. Видела Светлану – бледную, с плотно сжатыми в тонкую ниточку губами, стоящую по стойке «смирно» и пожирающую Марка взглядом, полным чистейшей, беспримесной ненависти.
Марк выслушал все спокойно, кивнул, подвинул на стол заранее заготовленное заявление об уходе.
– Я отказываюсь работать под руководством человека, чья профессиональная некомпетентность сравнима разве что с моральной несостоятельностью, – произнес он четко, так, что было слышно даже Алисе. – Ищите себе другого раба. С этой дамой я больше не намерен иметь никаких дел.
Он развернулся и вышел из кабинета, не удостоив Светлану ни единым взглядом.
Алиса встретила его у лифта. Он взял ее руку, и его ладонь была теплой и твердой. В этом простом жесте было больше уверенности и силы, чем во всех словах, сказанных за последние сутки.
– Ну что ж, – слабо улыбнулась она, – теперь мы точно начнем все с чистого листа.
– Начнем, – кивнул он, сжимая ее пальцы. – Только вместе.
Утро следующего дня началось на удивление мирно и спокойно. Алиса впервые за много недель проснулась отдохнувшей, без привычного каменного груза на душе. Марк, сидя на кухне с чашкой кофе, листал новости на планшете. В квартире царила благословенная тишина, нарушаемая лишь размеренным тиканьем старинных настенных часов – звуком, который вдруг снова стал олицетворением дома и уюта.
– Может, съездим в детский магазин? – осторожно предложила Алиса, наливая себе чай. – Нам столько всего нужно присмотреть для нашей крохи: колясочку, кроватку, пеленальный столик…
Марк кивнул, но взгляд его был задумчивым и отрешенным. Мыслями он все еще был там, в том кабинете, в том унизительном разговоре.
– Ты точно не жалеешь? – спросила она, боясь нарушить хрупкое спокойствие. – Что все так получилось?
Он улыбнулся, и на этот раз в его улыбке появилась знакомая ей теплота.
– Ни секунды. Самое главное у меня есть – это ты. А все остальное… мы как-нибудь переживем.
В этот момент его телефон вибрировал, разрывая тишину назойливым треском. На экране горел служебный номер директора. Марк нахмурился, с неохотой провел пальцем по стеклу.
– Да, слушаю вас, – сказал он с холодной вежливостью.
Голос в трубке звучал неожиданно примирительно, даже заискивающе:
– Марк Александрович, добрый день! Хотел бы встретиться, обсудить один вопрос. Не по телефону. Не могли бы вы заехать?
Час спустя Марк снова стоял в том самом, пропитанном для него теперь горечью и разочарованием, кабинете. Директор поднялся ему навстречу, пожал руку, и в его глазах читалось неподдельное, искреннее смущение.
– Я должен перед вами извиниться, Марк Александрович, – начал он, без обиняков. – Мы с вами, я признаю, поспешили. Допустили серьезный промах в кадровой политике.
Он развел руками, словно разводя в стороны туман непонимания.
– Когда вы ушли, мне пришлось самому вникнуть в дела вашего отдела. И выяснились… неприятные вещи. Мало того, что Светлана оказалась абсолютно некомпетентна, так она еще и успела натворить дел. Финансовые нарушения, срыв контрактов, потеря ключевых клиентов… Вчера она, будучи припертой к стене, призналась, что добивалась этой должности с одной-единственной целью – и цитирую – «насолить тому, кто ее недооценил». Мне очень стыдно, что я позволил личным… симпатиям, ослепить меня и нанести ущерб компании и вам лично. Мы с ней расстались. Немедленно.
Он сделал паузу, давая словам улечься, и затем добавил:
– Я хочу, чтобы вы вернулись. На вашу должность. С повышением оклада на сорок процентов. И, разумеется, с полной материальной компенсацией за причиненный моральный ущерб.
Марк смотрел на него, не веря своим ушам. Все, что он считал безвозвратно потерянным – репутацию, уважение, стабильность – вдруг вернулось, да еще и с таким щедрым бонусом.
– Вернуться?.. – переспросил он, чтобы выиграть время.
– Именно так. Компания без вас – как корабль без штурвала. И я даю вам слово: как только у вас родится дочка, вы получите полностью оплачиваемый отпуск на три месяца. Это – самое малое, что я могу сделать в качестве извинения.
В груди у Марка что-то сжалось – не боль, а освобождение. Он пожал протянутую руку и тихо, но твердо ответил:
– Спасибо. Я подумаю.
Когда он переступил порог дома, Алиса как раз развешивала на балконе постиранное детское белье – крошечные ползуночки и распашонки. Увидев его лицо, она насторожилась:
– Что-то случилось? Опять проблемы?
Марк подошел, обнял ее за плечи, вдохнул свежий, чистый запах мыльной пены и улыбнулся, и в этой улыбке было уже настоящее, ничем не омраченное счастье.
– Представляешь, звали обратно. С существенной прибавкой.
– Неужели? – Алиса широко раскрыла глаза. – И… ты согласился?
– Да, но на своих условиях. Никаких переработок. Никаких авралов. Я теперь буду делить свое время поровну: между работой и семьей. Моя девочка, – он ласково коснулся рукой ее еще плоского живота, – должна видеть отца чаще, чем монитор его ноутбука.
Она прижалась к нему, слушая привычный, но теперь снова такой родной ритм его сердца.
– А Светлана? – осторожно спросила она.
– Исчезла. Сразу после увольнения. Директор сказал, что она, в сущности, призналась – вся эта возня была лишь местью. Она думала, что, разрушив мою карьеру, почувствует удовлетворение. Не вышло.
Алиса вздохнула. В ее сердце не было злорадства, лишь капля светлой жалости к женщине, которая так и не научилась любить по-настоящему.
– Что ж, пусть идет своей дорогой. Главное, что нашу жизнь она больше никогда не пересечет.
– Никогда, – твердо пообещал Марк.
Он крепче прижал к себе жену, и они стояли так, молча, вдвоем, слушая, как в их дом, наконец-то, возвращается мир. Настоящий, прочный, выстраданный. И где-то там, в недалеком будущем, их ждала новая жизнь, полная смеха маленькой дочки и того самого, настоящего счастья, которое не купишь ни за какие деньги и не разрушишь ничьими интригами.
