Я устроилась сиделкой в особняк парализованного миллиардера. В первую же ночь проснулась — и застыла: он стоял у окна, глядя прямо на меня…
Мое решение устроиться в богатый дом на отшибе не было продиктовано отчаянием или финансовой нуждой. У меня были сбережения, скромная, но уютная квартира в городе и даже маленькая машина, купленная несколько лет назад. Нет, мой побег был иного рода. После всей той истории, что развернулась вокруг Дмитрия и Ольги, моего мира, который я так тщательно выстраивала, мне было жизненно необходимо исчезнуть. Скрыться в таком месте, где меня не найдут ни чужие любопытные взгляды, ни собственные терзающие воспоминания. Мне нужен был покой, тишина и стены, которые не будут напоминать мне о случившемся. Город, где даже аромат кофе из моей любимой кофейни стал пахнуть горечью и разочарованием, стал для меня невыносим.
Я искала работу, на которой не станут допрашивать о прошлом, где ценятся умение молчать, быть незаметной и выполнять свои обязанности с холодной, отрешенной точностью. Вакансия сиделки в доме Волковых казалась идеальным решением. Огромный особняк в стиле старинной неоготики, словно сошедший со страниц мрачного романа, стоял на самом отшибе, в месте, где густой хвойный лес вплотную подступал к бескрайнему полю, а асфальтовая дорога, извиваясь змеей, вела только сюда и больше никуда. Высокие стрельчатые окна, остроконечные башенки, кованые железные ворота с дистанционным управлением — все здесь дышало тайной, деньгами и отрешенностью от суеты внешнего мира.
Меня приняли на удивление быстро и без лишних расспросов. Собеседование длилось минут десять. Агент по персоналу, сухая женщина в строгом костюме, объяснила суть: необходим круглосуточный уход за господином Волковым — он был полностью парализован, почти лишен дара речи, но требовал постоянного внимания. Зарплата предлагалась втрое выше стандартной. Проживание — в небольшой комнате, смежной с его покоями. Главное и непреклонное условие — полная изоляция. Никаких личных визитов, никаких телефонных звонков без специального разрешения. Я молча кивнула, подписывая контракт. Эти условия были мне на руку.
Первый день прошел в гробовой тишине, нарушаемой лишь тиканьем маятниковых часов в коридоре и редким шорохом моих шагов по паркету. Господин Волков лежал в своей массивной кровати с высоким деревянным изголовьем, укрытый дорогим шелковым одеялом с сложным восточным орнаментом. Его лицо было бледным, почти прозрачным, как старый пергамент, а глаза — темными, бездонными, словно глубокие колодцы, в которые страшно заглянуть. Он не произносил ни слова, лишь изредка кивал или слегка поворачивал голову в ответ на мои вопросы. Я кормила его с маленькой серебряной ложки, меняла белье, делала ему массаж, чтобы мышцы не атрофировались окончательно. Он не оказывал ни малейшего сопротивления, но и не выражал благодарности. Он просто смотрел. И в этом пристальном, изучающем взгляде было нечто необъяснимое, нечеловеческое. Не злоба и не холодность, а некое всепроникающее знание, будто он видел насквозь все, что я так отчаянно пыталась скрыть даже от самой себя, все мои тайны и боль.
Ночью я наконец легла в своей комнате — небольшой, но очень уютной, с высоким потолком и окном, выходящим в старый, слегка запущенный сад. Усталость от переезда и новых впечатлений накрыла меня с головой, и я почти мгновенно провалилась в тяжелый, без сновидений сон. Однако глубокой ночью, в самый темный час, меня разбудил странный, ни на что не похожий звук. Это был не привычный скрип половиц в старом доме, не шорох мыши за плинтусом и не завывание ветра в трубах. Скорее, он напоминал глухой, протяжный вздох, будто кто-то очень долго находился под водой и наконец вырвался на поверхность, пытаясь вдохнуть живительный воздух в свои легкие.
Я резко открыла глаза. Сердце заколотилось где-то в горле, отдаваясь гулким стуком в висках. Я медленно, боясь сделать лишний движение, повернула голову к окну.
И тут же онемела от ужаса и непонимания.
Там, за стеклом, в непроглядной тьме, стоял он.
Сам господин Волков.
Тот самый парализованный миллиардер, который, по словам агента, не вставал с постели вот уже десять долгих лет.
Он стоял недвижимо, прямой и высокий, закутанный в длинный халат цвета воронова крыла, его руки были бессильно опущены вдоль тела, а лицо скрывала тень. За окном не было ни луны, ни звезд, только бархатная, густая чернота ночи. Он смотрел в эту темноту, будто ожидал кого-то… или прислушивался к чему-то, что было недоступно моему слуху.
Я не могла пошевелиться, не могла издать ни звука. Дыхание перехватило, а мысли метались в панике, как перепуганные птицы в тесной клетке: Это сон? Галлюцинация от усталости? Но он… он же все это время лгал?
В этот миг он медленно, очень медленно повернул голову. Его темные, всевидящие глаза нашли мои в полумраке комнаты.
— Только, умоляю, не кричи, — произнес он тихо, и его голос был удивительно ласковым и глубоким. — Это мой большой секрет.
Его голос совершенно не соответствовал тому, каким я его представляла. В нем не было ни хрипоты, ни слабости больного человека. Он был бархатным, низким, с легкой, почти музыкальной хрипотцой, будто его обладатель много курил дорогие сигары или говорил до самого рассвета. И в этом голосе не звучало ни капли болезни. Ни единой.
— Вы… вы можете ходить? — выдохнула я, не в силах отвести от него взгляд.
Он не ответил сразу. Он сделал несколько бесшумных шагов вперед и остановился у самого изголовья моей кровати. Его высокая фигура отбрасывала на меня длинную тень.
— Садись, — мягко скомандовал он. — Нам нужно спокойно поговорить.
Я послушно приподнялась, инстинктивно натянув на себя легкое покрывало, как щит. Мои руки предательски дрожали. В голове стучала одна-единственная мысль: Он обманывал всех. Целое десятилетие. Всех без исключения.
— Ты сейчас думаешь, что я сумасшедший? — спросил он, словно прочитав эти мысли на моем лице.
— Я пока думаю… что вы все это время лгали, — ответила я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и твердо.
Он тихо усмехнулся. В его усмешке не было ни капли злобы или высокомерия. Скорее, в ней звучала бездонная, копившаяся годами усталость.
— Ложь — это слишком громкое и простое слово для того, что я делал. Я просто… выбрал для себя иную реальность. Ту, в которой мог чувствовать себя в полной безопасности.
— В безопасности? — не поняла я. — Но вы — человек с огромным состоянием. У вас здесь целая армия охраны, лучшие системы сигнализации, сторожевые собаки…
— А у тебя был муж, — мягко, но решительно перебил он меня. — И, тем не менее, он сумел предать тебя самым жестоким образом.
Я вздрогнула, будто от удара током. Откуда он мог знать про Дмитрия? Я ведь никому не рассказывала.
— Не смотри на меня с таким испугом и удивлением, — продолжил он. — Я проверяю абсолютно всех, кто переступает порог этого дома. Но особенно тщательно — тех, кто ищет здесь не просто работу, а убежище. Ты пришла сюда не ради денег. Ты пришла, чтобы спрятаться. А это значит, что ты как никто другой понимаешь истинную цену лжи… и ту цену, которую иногда приходится платить за правду.
Я молчала, понимая, что он прав в каждой своей букве.
— Десять лет назад, — начал он свой размеренный рассказ, — я потерял своего единственного сына. Его звали Артем. Ему было всего двадцать три года. Он погиб в автокатастрофе. Но это не была несчастная случайность. Его убили. Холодно и расчетливо.
Я похолодела изнутри, слушая его.
— Кто? Кто это сделал?
— Люди, которые любыми способами хотели заполучить контроль над моей компанией. Они наивно полагали, что, уничтожив моего наследника, моего мальчика, они сломят меня. Заставят сдаться. Продать все за бесценок. Но они жестоко ошиблись. Я не сломался. Я… просто исчез. Официально — превратился в беспомощного инвалида. А на самом деле — начал свою собственную, тихую охоту.
— Охоту? — переспросила я, плохо понимая.
— Я создал для них идеальную иллюзию собственной немощности. Все поверили, что я прикован к этой кровати, что я медленно, день за днем, угасаю. А я в это время… наблюдал. Внимательно слушал. И терпеливо ждал. Мои так называемые «лечащие врачи», «сиделки», даже некоторые «адвокаты» — половина из них работала на тех, кто отнял у меня сына. Я знал это с самого начала. Но я не спешил. Пусть они думают, что я слаб и беззащитен. Пусть они теряют бдительность и расслабляются.
Он ненадолго замолчал, и его взгляд снова унесся в темноту за окном, будто он искал в ней ответы на свои вопросы.
— А почему именно сейчас вы решили встать? Почему открылись мне? — спросила я после паузы.
— Потому что ты пришла, — он снова повернулся ко мне, и его взгляд стал пронзительным. — И ты не такая, как все они. Ты не смотришь на меня ни с жалостью, ни с подобострастием, ни с жадностью. Ты смотришь… с болью. А боль, как известно, обладает удивительным свойством — она делает человека по-настоящему честным. В первую очередь — перед самим собой.
Я не выдержала этого взгляда и опустила глаза.
— Что вы хотите от меня? Чего ждете?
— Я прошу твоей помощи. Но не как сиделки. Как союзника. Как человека, который может понять.
— Но я не шпионка и не детектив, — попыталась я возразить.
— Ты — мать, — сказал он так просто, что у меня сжалось сердце. — И ты, как любая мать, умеешь до последнего защищать то, что любишь больше жизни. Для моей цели этого более чем достаточно.
Я вспомнила своего маленького сына, которого на время оставила у своей мамы в далекой тихой деревне. Да, я была матерью. И да, я действительно умела защищать свое дитя.
— Что именно вам нужно? — спросила я уже более решительно.
— Завтра сюда приедет мой младший брат. Его зовут Юрий. Он — один из немногих, кто знает всю правду. Он не враг. Он… мой хранитель. Он привезет очень важные документы. И кое-что еще. Мне нужно, чтобы ты внимательно следила за всем, что происходит в доме. За прислугой. Особенно — за горничной Анной. Она работает здесь уже три года. Слишком долгий срок для человека, который появился в моем доме «просто так».
— Вы подозреваете, что она за ними?
— Я более чем уверен, что она — их глаза и уши здесь.
Я глубоко вздохнула и кивнула.
— Хорошо. Я помогу вам. Но только при одном условии.
— Говори свое условие.
— Когда все это закончится… вы дадите мне безупречную рекомендацию. И позволите мне просто уехать. Без лишних вопросов и выяснений обстоятельств.
Он смотрел на меня долго и пристально, словно взвешивая мое требование. Наконец, он медленно кивнул.
— Договорились.
На следующий день все в доме шло своим чередом, как и обычно. Я старательно исполняла обязанности сиделки при «парализованном» господине Волкове: кормила его протертым супом, поправляла подушки, укладывала его, изображая, что он не может пошевелить и пальцем без моей помощи. Он же играл свою роль с потрясающим, оскароносным мастерством — его глаза были полуприкрыты, дыхание — поверхностным и ровным, а любые движения происходили только по моей команде. Но с наступлением ночи, когда весь дом погружался в сон, он бесшумно поднимался со своей кровати. Словно тень, он скользил по темным коридорам. Иногда он пропадал в библиотеке, иногда надолго уходил в подвал. Я не задавала лишних вопросов. Я просто делала то, о чем он меня попросил.
Юрий Волков прибыл на следующий день сразу после полудня. Он был высоким, подтянутым мужчиной с густыми седыми волосами и лицом, очень похожим на лицо брата, но более мягким, не таким изможденным. С собой он привез тяжелый, потертый кожаный портфель и изящную картонную коробку, из которой торчало горлышко дорогого выдержанного коньяка.
— Как его состояние? — сразу же спросил он у меня, едва переступив порог большого холла.
— Он почти все время спит, — ответила я, следуя заранее оговоренной легенде. — Сегодня почти ничего не ел.
Юрий лишь понимающе кивнул, будто именно такого ответа и ожидал.
Он провел с братом почти два часа в закрытой на ключ комнате. Я дежурила у двери, стараясь не пропустить ни слова. Они говорили очень тихо, почти шепотом, но я все же уловила одну отчетливую фразу: «Она уже все знает». И чуть позже, уже ближе к концу разговора: «Анна сегодня звонила им. Два раза подряд».
Когда Юрий уехал, господин Волков жестом подозвал меня к себе.
— Ну что, ты что-нибудь успела узнать? — тихо спросил он.
— Да, — так же тихо ответила я. — Завтра глубокой ночью они придут. Анна звонила и передала, что новая сиделка — я — буду крепко спать и ничему не помешаю.
— Спасибо, что помогла узнать это, — сказал он, и в его глазах мелькнула искра благодарности.
— А что именно они хотят найти? — спросила я.
— Архив. Он спрятан в потайной комнате в подвале. Там собрано все: аудиозаписи, документы, имена, неоспоримые доказательства их вины. Если они получат этот архив — я буду мертв. И тебя, поверь, они тоже не оставят в живых. Ты стала опасным свидетелем.
— Что же нам делать? — прошептала я, чувствуя, как по спине пробегает холодок страха.
— Ты останешься здесь, в своей комнате. Сделаешь вид, что крепко спишь. А я… я буду здесь, чтобы встретить их должным образом.
— Но они с ума сойдут от страха! — воскликнула я. — Парализованный человек вдруг встает и начинает с ними разговаривать?
— Именно этого я и добиваюсь, — едва заметно усмехнулся он. — Паника и слепой, животный страх — самое лучшее и надежное оружие против таких людей.
— Но вы же не справитесь с ними в одиночку! Они вооружены!
— Самое главное преимущество — я знаю точное время, когда они придут. Это меняет все.
Ночь выдалась на редкость душной и безлунной. Я лежала в своей постели, не смыкая глаз, прислушиваясь к каждому шороху в старом доме. Ровно в три часа ночи, как и предполагалось, раздался легкий, почти призрачный стук в оконное стекло со стороны сада. Потом — еще один, чуть настойчивее. Я бесшумно встала, подкралась к двери и приоткрыла ее на крошечную щелочку. В длинном темном коридоре царила полная, звенящая тишина. Но я всем нутром чувствовала: в доме уже есть посторонние.
Я осторожно, ступая на носочках, спустилась по главной лестнице вниз. В огромной гостиной горел всего один ночник, отбрасывая причудливые тени на стены. И там, в самом центре комнаты, стоял он. Господин Волков. Но на этот раз не в больничном халате, а в идеально сидящем на нем строгом черном костюме с галстуком. Он выглядел… совершенно иным. Молодым, сильным, полным скрытой энергии. Казалось, годы мнимой болезни стерли не его тело, а лишь маску, под которой он скрывал свою истинную сущность.
За высокими арочными окнами мелькнули быстрые тени. Двое мужчин. Один — высокий и долговязый, с яркой татуировкой на шее, видневшейся даже в полумраке. Другой — коренастый, плечистый, с массивным пистолетом в руке.
Они проникли в дом через черный ход, ведущий из сада в кладовую. Двигались они бесшумно, как настоящие профессионалы своего темного дела.
— Где этот чертов архив? — прошипел высокий, подходя к большой кровати Волкова.
Но кровать была пуста. Одеяло аккуратно застелено.
Он растерянно обернулся — и его лицо исказилось гримасой чистого, неприкрытого шока.
Волков стоял у камина, спокойно держа в руке хрустальный бокал с темно-янтарным виски.
— Доброй ночи, господа, — произнес он своим бархатным, полным власти голосом. — Мы так давно с вами не виделись.
Лица непрошеных гостей вытянулись, глаза полезли на лоб от неожиданности. Коренастый мужчина инстинктивно поднял пистолет, но рука его заметно дрожала.
— Это… это невозможно! — выдавил он из себя.
— В мире нет ничего невозможного, — парировал Волков. — Особенно когда речь заходит о справедливой мести.
В тот же миг в гостиной ярко вспыхнул свет. Со всех сторон — из-за портьер, из темного угла кабинета — появились люди в черной униформе. Это была охрана, которую я до этого момента практически не замечала в доме. А в проеме двери, ведущей в столовую, стояла Анна. Ее лицо было белым как мел, а на запястьях поблескивали стальные наручники.
— Вы… вы все знали, — прошептала она, глядя на Волкова с немым ужасом.
— Я знал все с самого начала, — холодно подтвердил он. — Но мне было нужно, чтобы они пришли сюда сами. Чтобы своими действиями, своими словами они подтвердили свою вину и назвали имена своих покровителей. Теперь у меня есть все необходимые доказательства.
Один из киллеров, высокий, попытался резко поднять оружие и выстрелить. Но один из охранников был проворнее — он молниеносно нанес точный удар, и мужчина с глухим стоном рухнул на паркет. Вся операция по их задержанию заняла не больше минуты.
Утром в доме снова воцарилась привычная тишина. Только в воздухе еще слабо витал едкий, горьковатый запах пороха и нервного напряжения.
Господин Волков сидел в своем глубоком кожаном кресле в библиотеке и неспешно пил черный кофе из маленькой чашки.
— Ты свободна, — сказал он, не глядя на меня. — Машина уже ждет тебя у ворот. На твой банковский счет только что перечислена твоя годовая зарплата, умноженная на три. И, как мы и договаривались, рекомендательное письмо от меня лично.
— Спасибо вам, — сказала я просто, чувствуя, как с моих плеч спадает огромная тяжесть.
— Подожди минутку. — Он открыл ящик старого письменного стола и достал оттуда простой белый конверт. — Это для тебя. Не открывай его сейчас. Сделаешь это потом, когда будешь готова.
Я взяла конверт. В нем лежала сложенная пополам плотная бумага. На ней было написано всего несколько слов: «Помни, ты теперь не одна. И если в твоей жизни настанут по-настоящему трудные времена, я помогу тебе, как ты помогла мне. Один долг стоит платить другим».
Я вышла из огромного дома на свежий утренний воздух. Солнце поднималось над горизонтом, заливая светом верхушки деревьев и крыши построек. Легкий ветерок шелестел последними осенними листьями. Я села в свою старую, но надежную машину и поехала. Прочь от этого места. К маме, в далекую тихую деревню. К своему сыну, к своему будущему.
А в голове у меня звучали, перекликаясь друг с другом, слова господина Волкова: «Боль делает человека честным».
Но иногда, как я теперь поняла, та же самая боль способна породить нечто большее. Она может сделать человека по-настоящему опасным для тех, кто причинил ему зло.
Она может закалить его дух и сделать невероятно сильным.
А иногда, в редкие, поистине судьбоносные моменты, она способна даровать ему долгожданную, выстраданную свободу.
