«Сначала сам заработай на квартиру — а потом включай хозяина! А пока даже рот не открывай!»
Ленивое субботнее утро было похоже на свежий, только что испеченный круассан — хрустящее снаружи, нежное внутри и полное тёплого, сливочного ощущения счастья. Солнечные лучи, словно золотистые коты, растянулись на полированном полу гостиной, заливая своим сиянием книжные полки и зелёные листья фикуса в углу. Воздух был наполнен густым, дурманящим ароматом только что сваренного кофе, который стоял на столике рядом с Алисой. Она, устроившись в своём любимом глубоком кресле с пледом, дочитывала очередную главу романа, полностью отдавшись во власть ленивой и такой приятной неги.
Именно в этот момент абсолютной гармонии на экране её телефона всплыло голосовое сообщение от Кристины. Алиса улыбнулась, даже не нажимая кнопку воспроизведения. Она и так знала, что скажет её лучшая подруга. Так и вышло.
— Аллочка, приветик! Я тут недалеко, за делами своими бегала, заскочу через полчасика? Захватила твой обожаемый чизкейк с той самой кондитерской, помнишь, у фонтана! Тот самый, с малиновым курдом!
Голос Кристины, звонкий и беззаботный, будто колокольчик, врезался в утреннюю тишину, идеально её дополняя. Алиса отложила книгу, с наслаждением потянулась, чувствуя, как каждая мышца благодарно отзывается на это движение. Её квартира, светлая, просторная, выстроенная и обставленная именно так, как ей всегда мечталось, была её крепостью, её личным, неприкосновенным раем. А эти спонтанные, сладкие визиты Кристины с её неизменными вкусностями были тем самым волшебным штрихом, что делал этот рай абсолютно совершенным.
«Конечно, прилетай! Двери нараспашку! Я как раз свежий кофе сварила, тот самый, с корицей, который ты любишь» — быстро набрала она ответ, уже предвкушая скорую девчачью болтовню, смех, который не умолкает часами, и божественный аромат свежего десерта.
Из гостиной доносилось мерное, почти медитативное пощёлкивание клавиш и приглушённые, сдержанные возгласы — Артём, её молодой человек, уже второй час с полным самоотречением сражался с виртуальными полчищами в своей любимой онлайн-игре. Он переехал к ней чуть больше месяца назад, и его присутствие пока что плавно и почти незаметно вписывалось в её устоявшийся, комфортный быт. Его кроссовки, всегда аккуратно стоящие у двери, его зубная щётка, соседствующая с её электрической, его особенный, ни на чей не похожий запах, смешивающийся с ароматом её любимого геля для душа в ванной, — всё это стало привычным, уютным, своим. Она подошла к нему, развалившемуся на большом, сером, невероятно мягком диване, и нежно поцеловала в макушку, снова вдыхая этот уже родной и такой спокойный запах.
— Кристинкин чизкейк мчится к нам в гости, — весело, с лёгкой ноткой торжества в голосе сообщила она, направляясь на кухню, чтобы достать из шкафа ещё одну чашку из её любимого, тонкого фарфорового сервиза.
Щелчки клавиш резко, будто отрезанные, прекратились. В наступившей внезапно тишине её жизнерадостный, звонкий тон прозвучал как-то неуместно громко, почти вызывающе.
— Может, не надо? — донёсся с дивана его голос. Он был ровным, спокойным, но в нём не было и тени той расслабленности, той утренней лени, которая царила в комнате всего минуту назад.
Алиса замерла у кухонного гарнитура, с недоумённым выражением на лице обернувшись. Улыбка, сиявшая на её губах, ещё не успела сойти, но уже начала медленно угасать, таять, как узор на запотевшем стекле.
— В каком смысле «не надо»? Ты о чём вообще? Она же уже выехала, через полчаса, не больше, будет здесь.
Артём отложил свой игровой ноутбук на низкий журнальный столик и сел прямо, приняв какую-то нехарактерно серьёзную, почти официозную позу. Он посмотрел на неё таким взглядом, словно собирался объявить о начале вселенской войны, а не обсуждать милый, спонтанный визит её подруги.
— Алиса, я абсолютно серьёзно. Давай сегодня как-нибудь без неё. Я очень устал после этой тяжёлой рабочей недели, вымотался полностью, и я просто хочу спокойно, тихо провести этот выходной день с тобой, один на один, а не слушать её бесконечное, пустое стрекотание и все эти дурацкие, никому не нужные истории про её начальника и коллег.
Сначала она решила, что просто ослышалась. Восприняла его слова неверно. Запретить приходить её лучшей, самой близкой подруге? В её же собственную квартиру? Эта мысль была настолько дикой, настолько абсурдной и нелепой, что она невольно фыркнула, приняв всё за неуместную, слегка глуповатую шутку.
— Артём, ты сейчас что, смеёшься надо мной? Кристина — это же Кристина. Мы дружим с самого первого дня нашего первого курса университета. Она не просто подруга, она часть меня, часть моей жизни, понимаешь?
— И что с того? Это простое обстоятельство никак не отменяет того неоспоримого факта, что она меня откровенно бесит, — его тон стал более жёстким, в нём появились металлические нотки. — Она постоянно, в каждой ситуации лезет со своими непрошеными советами, смотрит на меня каким-то оценивающим, осуждающим взглядом. Мне искренне неприятно её общество, понятна моя позиция?
Вот тут Алиса не выдержала и рассмеялась. Не зло, не ехидно, а искренне, от всей души, как смеются над чем-то совершенно нелепым и несуразным. Сама идея, что кто-то может всерьёз, с полной уверенностью выдвигать подобные требования, казалась ей сюжетом для дешёвой, незамысловатой комедии положений. Она уже живо представляла, как пересказывает этот диалог Кристине, и они вместе, заливаясь счастливым, беззаботным хохотом до слёз и икоты, будут обсуждать эту нелепицу.
— Ой, не могу, сейчас умру от смеха… Артёмушка, ты сделал мой день, честное слово! Ладно, хватит шутить и прикалываться, не отвлекай меня. Пойду красивую тарелку для торта достану, а то наш десерт будет некуда поставить.
Она уже отвернулась, всем своим видом показывая, что считает этот странный разговор исчерпанным и законченным, но его следующий окрик, резкий и громкий, заставил её застыть на месте, будто вкопанной. Смех застрял у неё в горле, а по спине, словно мелкие ледяные мурашки, пробежал неприятный, тревожный холодок.
— Я не прикалываюсь! — рявкнул он. Голос его стал чужим, низким, полным неприкрытого, почти животного раздражения. — Тебе, я смотрю, смешно? А я тебе серьёзные, важные вещи пытаюсь донести! Возьми и позвони ей сейчас же. Скажи прямо, что у нас внезапно появились другие, неотложные планы. Твёрдо и решительно отмени её визит.
Алиса медленно, будто в замедленной съёмке, обернулась. Она смотрела на его нахмуренное, некрасиво побагровевшее от злости лицо и не узнавала человека, сидящего перед ней. Это был не тот милый, немного застенчивый и всегда внимательный парень, которого она всего месяц назад с радостью и лёгкостью пустила в свой дом и в свою жизнь. Перед ней сидел совершенно чужой, рассерженный, наполненный непонятной агрессией мужчина, который пытался командовать ею, отдавать приказы на её же собственной территории. Вся та солнечная, уютная, расслабленная атмосфера, что царила в комнате ещё несколько минут назад, испарилась без следа, будто её высосали мощным промышленным пылесосом, оставив после себя лишь звенящую, гулкую, давящую тишину и невыносимое напряжение.
— Я не хочу, чтобы она сегодня сюда приходила. Точка. Всё, обсуждению не подлежит, — отрезал он, глядя на неё в упор, не оставляя ни малейшего пространства для манёвра или компромисса. Это была уже не просьба, не предложение. Это был ультиматум. Приказ.
Несколько долгих секунд Алиса просто молча смотрела на него, пытаясь в своём сознании совместить два абсолютно разных образа: образ милого, заботливого Артёма, который ещё сегодня утром сам готовил для неё кофе с корицей, и образ этого чужого, разъярённого мужчины, сидящего на её диване. Последние остатки веселья и снисходительности испарились, оставив после себя лишь ледяное, всепоглощающее недоумение. Её лицо стало спокойным, почти каменным, непроницаемым.
— Повтори, пожалуйста, что ты сейчас сказал, — её голос был низким и ровным, начисто лишённым всякой теплоты и эмоций.
Артём, видимо, принял её внешнее спокойствие за слабость, за готовность к уступкам и переговорам. Он немного смягчил своё выражение лица, сменив тактику с прямого, грубого приказа на снисходительное, терпеливое объяснение, с каким говорят с непонятливым ребёнком.
— Алиса, послушай меня внимательно, давай рассуждать здраво. Мы теперь вместе. Это серьёзные, взрослые отношения, так? Я переехал к тебе, мы живём одной семьёй, под одной крышей. А это значит, что это теперь и мой дом тоже. Наше с тобой общее, личное пространство. И я, как мужчина, как твой партнёр, имею полное законное право голоса в том, кто приходит в наш общий дом. Я не хочу видеть здесь твою подругу. Она, на мой взгляд, оказывает на тебя исключительно плохое влияние, и мне она просто глубоко неприятна. Это моё твёрдое, обдуманное мнение, и я искренне хочу, чтобы ты его наконец начала уважать.
Он говорил плавно, уверенно, раскладывая всё по полочкам своей искажённой, эгоистичной логики. Он не просил, он констатировал факт, утверждал свой новый статус. В его мире всё было до примитивного просто: он мужчина, он здесь живёт, следовательно, он устанавливает правила, он — глава. Но он просчитался, он совершил роковую ошибку. Он смотрел на Алису, но не видел её, не понимал, что стоит перед ним.
— Твой дом? — переспросила она, и в её тихом голосе вдруг прозвучали стальные, негнущиеся нотки. — Артём, ты ничего не путаешь в этой жизни? Ты живёшь здесь, в этой квартире, только и исключительно потому, что я разрешила тебе здесь жить. Потому что твоя предыдущая съёмная комната в том районе была настоящим клоповником, и мне в тот момент стало тебя искренне жаль. Это простое, житейское обстоятельство никак не делает эту мою квартиру «нашей».
Его лицо снова начало медленно наливаться густой, багровой краской. Упоминание его предыдущего, не самого удачного жилья было явным ударом ниже пояса, болезненным тычком в его самолюбие.
— Ах вот как? Теперь ты будешь меня этим постоянно попрекать? Я думал, мы вместе строим наше общее будущее, а ты, оказывается, в глубине души считаешь меня каким-то приживалой, бесплатным квартирантом? Я же к тебе не напрашивался, ты сама мне это предложила, помнишь?
— Я предложила тебе пожить у меня какое-то время, а не становиться полноправным хозяином и диктовать мне свои условия, — холодно и отчётливо отрезала Алиса. Она сделала твёрдый, уверенный шаг в его сторону. Её уютная, домашняя, мягкая кофта вдруг показалась на ней самой настоящей бронёй. — Кристина придёт через двадцать минут. Она моя самая близкая подруга. И она будет приходить в мой дом тогда, когда я или она сама этого захотят. Это не обсуждается, это аксиома.
Это была её декларация независимости. Её манифест. Артём вскочил с дивана, как ужаленный. Его рост и широкие, сильные плечи должны были бы выглядеть угрожающе, подавляюще, но Алиса не отступила ни на сантиметр, ни на миллиметр. Она смотрела ему прямо в глаза, и в её твёрдом, ясном взгляде не было ни капли страха — только холодное, презрительное, почти научное удивление. Она словно впервые разглядела его по-настоящему, без всех тех розовых очков, что наделила на него в начале отношений: не обаятельного, весёлого парня, а мелочного, глубоко неуверенного в себе человека, который пытался самоутвердиться за её счёт, на её же территории. Маска милого парня слетела, и то, что открылось её взору, было неприятно и пусто.
— Значит, вот как ты решила поступить? — прошипел он, нависая над ней. — Значит, мнение твоей вечно болтающей подружки для тебя теперь важнее моего? Важнее наших с тобой отношений? Я тебе прямо заявляю, что мне глубоко неприятен этот человек, а ты ставишь меня перед голым, неприкрытым фактом! Это не семья, Алиса! В нормальной, здоровой семье жена всегда прислушивается к словам и чувствам мужа!
Он сам не заметил, как перешёл на громкие слова «жена» и «муж». Это слово, которое раньше казалось им обоим таким далёким, таким прекрасным и возможным в каком-то светлом будущем, в его устах прозвучало как клеймо, как попытка грубо закрепить за собой право собственности на неё и на её жизнь.
— Мужу? — Алиса тихо, без тени веселья или иронии, усмехнулась. — Ты сейчас серьёзно это говоришь? Ты решил в одночасье стать моим мужем только для того, чтобы получить право запрещать мне видеться с моей подругой? Гениальный, надо сказать, жизненный план. Жаль только, что он не сработает. Никогда.
Она спокойно обошла его, словно обходила неодушевлённое препятствие, и направилась к кухонному столу, где лежал её телефон. Она взяла его твёрдой рукой.
— Что ты собираешься делать? — напряжённо, с плохо скрываемой нервозностью спросил он.
— Просто проверяю время, — абсолютно спокойно ответила она. — У Кристинки осталось всего пятнадцать минут. Тебе этого времени, я думаю, должно хватить с лихвой, чтобы прийти в себя, в свой обычный рассудок, и перестать нести эту очевидную чушь. Или… чтобы собрать свои вещи. Выбор, как всегда, остаётся за тобой.
— Выбор за мной? — переспросил Артём, и в его голосе прозвучала откровенная, едкая насмешка. Он сделал резкий шаг к Алисе, сокращая и без того небольшую дистанцию до минимума, и его лицо исказила неприятная, презрительная ухмылка. — Ты действительно думаешь, что у тебя есть право ставить мне какие-то ультиматумы? Ты думаешь, я сейчас испугаюсь, подожму хвост и буду делать так, как ты сказала?
Он был абсолютно уверен в себе. Уверен в том, что это всего лишь женская истерика, очередной каприз, который нужно просто перетерпеть, подавить своей волей и сломить. Он видел перед собой не хозяйку квартиры, не сильную, самостоятельную личность, а свою женщину, которую, как ему казалось, он уже почти приручил и подчинил. Месяц совместной жизни он воспринимал не как акт гостеприимства и доверия с её стороны, а как свою маленькую, но важную победу, как успешный захват новой территории. И сейчас он не собирался сдавать эти позиции из-за какой-то подруги, которая ему не нравилась.
— Алиса, опомнись, прошу тебя. Мы пара. Мы вместе. И если тебе действительно дороги эти наши отношения, если они что-то для тебя значат, ты сейчас же возьмёшь свой телефон, позвонишь своей Кристине и твёрдо отменишь её визит. А потом мы спокойно, без лишних эмоций, всё обсудим. Как взрослые, здравомыслящие люди. Без вот этих вот детских, нелепых угроз. Потому что я здесь мужчина. И именно я должен решать, как нам дальше жить и строить нашу семью.
Он говорил медленно, с расстановкой, словно вбивая каждый гвоздь в крышку гроба их отношений. Он смотрел на неё сверху вниз, ожидая увидеть на её лице смятение, страх, неуверенность, готовность подчиниться его воле. Но он не увидел абсолютно ничего из этого списка. Алиса смотрела сквозь него, будто он был пустым местом, и её глаза, ещё недавно такие тёплые, лучистые и любящие, превратились в два холодных, серых, безжизненных осколка льда. Она молча, не перебивая, слушала его, давая ему выговориться до конца, дойти в своих рассуждениях до самой последней, роковой черты. И он, сам того не ведая, пересёк её.
Когда он закончил свой пространный, полный самолюбования монолог, она не ответила ему сразу. Она медленно, очень медленно подняла на него свой взгляд. В её глазах не было ни злости, ни обиды, ни разочарования. Только чистая, неразбавленная брезгливость. Такая, с какой обычно смотрят на что-то мерзкое, липкое, случайно прилипшее к подошве новой, дорогой туфли.
— Сначала сам заработай на свою собственную квартиру и купи её, а потом уже будешь включать в ней хозяина и устанавливать свои порядки! А пока что ты здесь — даже рот свой по этому поводу не открывай!
Голос её был тихим, почти шёпотом, лишённым всяких эмоций, но каждое слово, точно отточенная пуля, ударило его, вонзилось в самое сердце. Фраза, произнесённая с ледяным, безжизненным спокойствием, была в тысячу раз страшнее любого истеричного крика.
На мгновение Артём опешил. Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами, не веря своим ушам. Вся его напускная уверенность, вся его мужская спесь слетели с него, как дешёвая, линялая позолота. Он ожидал чего угодно: слёз, криков, споров, препирательств, но только не этого спокойного, уничтожающего, финального приговора.
— Ты… что ты сейчас сказала? — выдавил он из себя, чувствуя, как горячая кровь снова бросается ему в лицо, заливая его волной стыда и ярости.
Но Алиса уже не смотрела на него. Она словно вычеркнула его из своего поля зрения, из своей реальности. Она разблокировала телефон, и её пальцы быстро, уверенно забегали по сенсорному экрану. Она не искала в списке контактов номер Кристины. Она пролистала немного вниз и нашла запись «Папа». Артём увидел это и похолодел, будто его окунули в ледяную воду. Осознание происходящего начало медленно доходить до его воспалённого сознания.
— Что ты делаешь? Немедленно положи телефон на место! — он попытался резким движением вырвать аппарат из её рук, но она сделала ловкий шаг назад, легко уворачиваясь от его захвата. Эта его жалкая попытка применить физическую силу стала той самой последней каплей, которая переполнила чашу её терпения.
Алиса поднесла телефон к уху. В динамике послышались ровные, монотонные гудки. Артём замер, глядя на неё широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Он всё ещё не мог поверить, что это происходит наяву, что это не какой-то дурной, кошмарный сон.
— Пап, привет. Ты сейчас сильно занят? Можешь подъехать ко мне через часик? — её тон был абсолютно будничным, ровным, словно она просила его заехать за продуктами или помочь донести тяжёлые сумки. — Тут Артём съезжает, поможешь мне его вещи побыстрее собрать и вынести, чтобы он ничего по забывчивости не оставил. Да, всё верно. Спасибо большое, буду тебя ждать.
Она завершила вызов и положила телефон обратно на кухонный стол с тихим, но таким громким в этой тишине щелчком. Затем она снова, наконец, посмотрела на Артёма. На его побагровевшее, а теперь быстро белеющее, искажённое гримасой ярости и глубочайшего унижения лицо.
— Я не просила тебя о помощи в этом вопросе, — произнесла она всё тем же безжизненным, ровным голосом. — Я просто поставила тебя в известность. Начинай собираться. Время пошло.
Время, которое до этого текло ленивой, сладкой, субботней патокой, вдруг сжалось, уплотнилось до предела. Каждая секунда стала тяжёлой, как свинец. Артём стоял посреди комнаты, превратившись в статую из плоти и крови, в памятник собственному глупому, непоправимому промаху. Его побагровевшее лицо медленно, но верно приобретало мертвенно-бледный, землистый оттенок. Унижение, неверие в происходящее и бессильная, детская ярость боролись на нём, создавая отвратительную, невыразимую маску. Он смотрел на Алису так, словно видел её впервые в своей жизни, и этот новый, открывшийся ему образ ему категорически, до ужаса не нравился.
— Ты это серьёзно? — просипел он, когда к нему, наконец, вернулся дар речи. — Ты вызвала своего папочку? Как какая-то маленькая, несамостоятельная девочка, которая бежит жаловаться, что у неё отобрали в песочнице игрушку? Ты из-за какой-то своей подружки, из-за этого пустяка, готова вот так, в одно мгновение, разрушить всё, что было между нами?
Алиса не удостоила его ответом. Она молча прошла мимо него в спальню, и он услышал, как она открывает дверцу платяного шкафа. Через мгновение она вернулась, держа в руках две его большие, полупустые спортивные сумки, и бросила их ему прямо под ноги. Они глухо, утробно шлёпнулись о светлый ламинат, и этот звук отозвался в полной тишине комнаты эхом приговора.
— Думаю, этого объёма тебе должно хватить. Если вдруг не хватит, я дам тебе большие пакеты для строительного мусора. Все твои вещи находятся в шкафу и в комоде. Твоя зубная щётка и станок для бритья — в ванной комнате. Больше твоего здесь, в этом доме, ничего нет.
Её деловитый, отстранённый, хозяйский тон выводил его из себя больше, чем любой, самый громкий крик или упрёк. Она не скандалила, не обвиняла, не выясняла отношения. Она просто организовывала процесс утилизации, выноса мусора, очистки своего пространства. Он в её глазах перестал быть парнем, любимым человеком, партнёром. Он превратился в набор разрозненных вещей, которые нужно было аккуратно, но быстро и решительно вынести за порог её квартиры и её жизни.
— Алиса, давай всё-таки остановимся и спокойно поговорим, — он сделал шаг к ней, сменив тактику на умоляющую, заискивающую. — Прости меня, я просто вспылил, у меня был тяжёлый день на неделе. Я не это всё имел в виду, честное слово. Мы же с тобой взрослые, адекватные люди. Мы, в конце концов, любим друг друга, правда? Неужели ты позволишь какой-то ерунде, какому-то глупому недоразумению, вот так вот всё между нами испортить и разрушить?
Она посмотрела на него так, как обычно смотрят на уличного попрошайку, навязчивого торговца. Её взгляд был холодным, отстранённым и абсолютно пустым. В нём не было ни капли жалости или сомнения.
— У тебя осталось примерно сорок минут, Артём. Я бы на твоём месте не медлила и поторопилась.
Она развернулась и спокойно ушла на кухню. Он услышал, как она открыла кран, налила воды в электрический чайник и поставила его на базу. Эти привычные, обыденные, такие домашние звуки в текущей, сюрреалистичной ситуации выглядели издевательски и нелепо. Она собиралась спокойно пить чай, пока он будет в панике и спешке собирать в сумки жалкие остатки своей жизни в её квартире. Это горькое, унизительное осознание окончательно сломило его волю. Обречённо, тяжело вздохнув, он наклонился, поднял сумки и поплёлся в спальню, словно приговорённый к казни. Он начал выдёргивать с вешалок свои рубашки и футболки, комкая их и без разбора запихивая в первую попавшуюся сумку. Каждая вещь, которую он брал в руки, больно напоминала ему о тех днях, когда ему здесь было так хорошо и спокойно. Вот футболка, в которой они вместе смотрели тот самый смешной фильм, сидя в обнимку на этом диване. Вот джинсы, которые она ему подарила на день рождения, которые он так любил. Теперь всё это в одночасье превратилось в ненужный, бесполезный хлам, который нужно было срочно, немедленно убрать с её глаз.
Ровно через сорок пять минут в дверь раздался короткий, но уверенный, твёрдый звонок. Артём замер посреди комнаты с полупустой второй сумкой в руках. Алиса спокойно, не торопясь, прошла мимо него и открыла дверь.
На пороге стоял её отец. Крупный, спокойный, очень основательный мужчина лет пятидесяти, с проседью на висках и умными, всё понимающими глазами. Он не был похож на качка или бандита из криминального сериала. Просто большой, физически сильный, уверенный в себе человек, в котором чувствовалась внутренняя, невысказанная сила и абсолютная, непоколебимая уверенность в своих действиях. Он молча, чуть заметно кивнул Алисе, переступил порог, вошёл в прихожую и бросил на Артёма короткий, изучающий, оценивающий взгляд. В этом взгляде не было ни злости, ни угрозы, ни ненависти. Только холодная, безразличная оценка. Как смотрят на предмет мебели, который нужно аккуратно, но быстро вынести из комнаты.
— Здравствуй, Денис, — ровным, бесстрастным голосом произнёс он.
— Здравствуйте, — с трудом выдавил из себя Артём, чувствуя, как его голос предательски дрогнул.
Отец Алисы медленно обвёл взглядом комнату, будто составляя план действий.
— Что конкретно нужно выносить? — спросил он у дочери, полностью игнорируя дальнейшее существование Артёма, как будто его уже и не было в комнате.
— Вот эти две сумки, которые уже собраны, и ещё одна, полупустая, в спальне, — так же спокойно и деловито ответила Алиса.
Отец молча, без лишних слов, прошёл в спальню, взял оставшуюся сумку и, легко подхватив две другие, словно они были невесомыми, уверенно направился к выходу. Он двигался без суеты, но очень быстро и эффективно. Артём остался стоять посреди гостиной, растерянный, раздавленный и униженный до самого основания.
— Ну? — спокойно спросила Алиса, стоя у широко открытой двери. — Или ты хочешь, чтобы он вернулся и помог тебе донести твои вещи и выйти?
Артём лихорадочно схватил свой игровой ноутбук, куртку, висевшую на вешалке, и, не поднимая глаз, молча пошёл к выходу. Проходя мимо неё, он почувствовал, как его щёки пылают от стыда. Он не решился посмотреть на неё в последний раз. На лестничной клетке уже аккуратно стояли его три сумки. Отец Алисы ждал у лифта, глядя на индикатор с цифрами.
Артём вышел в подъезд. Алиса не сказала ему ни единого слова. Ни «прощай», ни «счастливо», ничего. Она просто взялась за ручку двери.
— Алиса… — начал он, оборачиясь, в его голосе прозвучала последняя, отчаянная надежда.
Но дверь перед его носом мягко, но очень уверенно закрылась. Она не хлопнула, не захлопнулась с грохотом. Она просто закрылась, с тихим, но таким оглушительно громким в тишине подъезда щелчком замка. Это был самый страшный, самый финальный и самый оглушительный звук, который он когда-либо слышал в своей жизни. Отец Алисы молча нажал кнопку вызова лифта. Старый механизм загудел, и кабина медленно, с лёгким скрипом, поехала вверх. Они стояли вдвоём в полной, давящей тишине на бетонной лестничной клетке. Один — спокойный, исполнивший свою миссию защитник, другой — изгнанный, побеждённый и окончательно сломленный. И эта звенящая, абсолютная тишина была самым безжалостным, самым жестоким и самым точным финалом из всех возможных.
