Колыбель на краю мира
Холодный осенний вечер окутал городские улицы промозглой сыростью, которая пробиралась под самую кожу, заставляя прохожих кутаться в пальто и торопиться к теплу домашних очагов. В небольшом дворике, спрятанном между старыми пятиэтажками, где время, казалось, остановилось, собралась привычная компания. Они грелись у самодельного костра, устроенного в старой, проржавевшей железной бочке. Огонь отбрасывал неровные, пляшущие тени на облупленные стены домов, создавая причудливый театр теней из жизни тех, кого общество предпочитало не замечать.
– Слышь, Степаныч, а помнишь Веронику? – хрипло, с надрывом, спросил седой мужчина в потрепанной до дыр куртке, протягивая озябшие ладони к огню. Его пальцы, искривленные артритом и холодом, походили на корни старого дерева.
– Как не помнить? Странная она была. Совсем не похожа на нас, на местных, – задумчиво ответил Степаныч, ловко подбрасывая в огонь свернутую картонную коробку. Пламя на мгновение вздрогнуло, жадно поглощая новую пищу. – Словно бабочка, залетевшая не в тот лес. Из другого мира.
– А что с ней стало? Давно не видно. Будто сквозь землю провалилась, – не унимался седой, вглядываясь в языки пламени, словно надеясь найти в них ответ.
– Да кто ж её знает. Ходят слухи, будто на старом кладбище её видели недавно. Бродит меж могил, будто что-то ищет или с кем-то говорит.
К костру, шаркая ногами по мерзлой земле, подошла женщина средних лет, плотно закутанная в старый, выцветший плед с бахромой.
– О ком это вы тут беседуете, разговоры разговариваете? – спросила она, с надеждой протягивая к теплу окоченевшие, покрасневшие руки.
– Да вот, Веронику нашу вспоминаем, – отозвался Степаныч, поправляя шапку. – Помнишь, Марина, как она к нам пожаловала? Чистенькая такая была, ухоженная, в пальто хорошем. Глаза – целое море грусти.
– Ещё бы не помнить! – всплеснула руками женщина по имени Марина. – Сразу было видно – чужая. Не по злобе, нет. А по судьбе. Все время как будто извинялась за свое присутствие, словно боялась побеспокоить. И глаза… глаза у неё были такие бездонные, печальные, будто в них поместилась вся скорбь мира.
– Сказывала, что сама ушла из дому, по своей воле, – добавил седой мужчина, качая головой. – Представляете? Добровольно! У неё ж всё было – муж, квартира, жизнь налаженная… Зачем такое менять на нашу долю?
– Может, и не всё так просто было в той жизни, – резко, но без злобы бросила Марина. – Кто ж от хорошей жизни, от настоящего тепла убегает? А может, она как раз поступила правильно, по совести. Кто мы такие, чтоб судить да рядить? У каждого своя правда, свой крест.
Огонь в бочке весело потрескивал, отбрасывая причудливые, удлиненные тени на лица собравшихся, делая их похожими на персонажей старинной гравюры. Каждый ушел в свои мысли, вспоминая загадочную Веронику, которая появилась в их суровом кругу несколько лет назад, как тихий ангел, и так же тихо и неожиданно исчезла, оставив после себя лишь легенду и чувство недосказанности.
А в это самое время Вероника медленно брела по пустынным, засыпанным опавшей листвой улицам, кутаясь в старую, чужую куртку, подобранную когда-то на помойке. Три долгих года прошло с той поры, как она переступила порог своей прежней, такой знакомой и безопасной жизни. Три года, каждый день которых был наполнен до краев горькими сомнениями, леденящей тоской и тихой, ноющей болью, что становилась верным спутником.
Она помнила тот вечер до мельчайших деталей, будто это было вчера. Муж, Артем, вернулся с работы позже обычного. От него пахло чужими, цветочными духами, и он избегал смотреть ей прямо в глаза. Он долго и витиевато извинялся, говорил, что это досадное стечение обстоятельств, случайность, которая больше никогда не повторится. А она сидела напротив и смотрела на него, и сквозь его слова ясно видела, как он мучается, разрываясь между чувством долга и новым, ярким, как вспышка, чувством.
– Ты же любишь её? По-настоящему? – тихо, почти беззвучно, спросила тогда Вероника, и собственный голос показался ей чужим.
– Что ты такое говоришь? О чем ты? – возмутился Артем, но в его возмущении не было силы, лишь растерянность и усталость. – У нас семья, мы же столько лет вместе! Мы столько всего прошли!
Но она-то видела. Видела, как загорались его глаза при упоминании имени новой сотрудницы, как он снова начал тщательно следить за собой, покупать новые галстуки, как менялись интонации его голоса, когда он говорил по телефону, стараясь отойти в другую комнату. Вероника знала – он влюбился, по-настоящему, глубоко, так же, как когда-то, много лет назад, влюбился в неё саму.
И тогда, в тишине той ночи, она приняла свое решение. Не громкий развод, не унизительные скандалы, не дележка нажитого имущества – просто тихо уйти, раствориться в огромном городе, словно капля в море. Пусть он думает, что с ней что-то случилось. Так, возможно, будет проще для всех. Артем сможет начать новую жизнь с чистого листа, не чувствуя на себе тяжкого груза вины предателя, не мучаясь угрызениями совести.
Она оставила всё – уютную, наполненную воспоминаниями квартиру, любимую работу в тихой районной библиотеке, подруг. Взяла только самые необходимые документы и скромную сумму денег, которая очень быстро закончилась. Первое время ночевала на холодных скамейках вокзалов, потом, по воле случая, познакомилась с другими людьми, оказавшимися за бортом жизни. Они, такие же потерянные, приняли её в свой круг, научили суровым законам выживания на улице.
Иногда, как тень, она видела Артема – случайно, издалека. Он сильно похудел, осунулся, лицо его стало строгим и печальным. Он ходил по тем паркам и улочкам, где они когда-то, казалось, были безмерно счастливы вместе. Искал ли он её? Вероника не знала. Она пряталась, уходила в темные подворотни, стараясь остаться незамеченной, сжимаясь внутри от щемящей боли.
А потом она начала замечать, что он всё чаще появляется в городе с той самой женщиной – высокой, стройной блондинкой из его офиса. Они держались за руки, смеялись, их глаза сияли. И каждый раз, видя их вместе, Вероника с новой силой убеждала себя, что поступила правильно, пожертвовав своим счастьем ради его покоя. Но почему же тогда становилось так невыносимо больно? Почему каждую ночь она просыпалась на холодном бетоне от собственных беззвучных слёз?
Время неумолимо текло, но легче от этого не становилось. Вероника начала с ужасом осознавать, что совершила огромную, непоправимую ошибку. Нельзя решать за других, как им жить и что для них лучше. Нельзя убегать от проблем, наивно полагая, что делаешь кому-то великое одолжение. Но вернуться? После стольких лет молчания и скитаний? Как посмотреть в глаза мужу, родным, бывшим знакомым? Что сказать им?
Она часто, как заветную реликвию, перебирала в памяти их первую встречу с Артемом. Тогда она работала в небольшой районной библиотеке, погруженная в мир тишины и книжной пыли, а он, молодой, полный энтузиазма архитектор, пришёл за какой-то редкой книгой по старой архитектуре. Он был так увлечен своим делом, так интересно и живо рассказывал о своих проектах, что она слушала, затаив дыхание, забыв обо всем на свете. С того самого дня он стал заходить все чаще, брал книги, которые она специально для него откладывала, и их беседы затягивались до самого закрытия.
Их роман развивался стремительно, как весенний паводок. Через полгода они поженились, купили небольшую, но свою квартиру в кредит, который казался тогда не обузой, а билетом в счастливое будущее. Вероника с теплотой вспоминала, как они вместе, споря и смеясь, выбирали обои, как радовались каждой новой, даже самой маленькой покупке, как превращали четыре стены в настоящий дом. Артем много работал, но всегда, всегда находил время для неё. По выходным они гуляли в парке, держась за руки, ходили в кино на вечерние сеансы, строили грандиозные планы на будущее, в котором было место и детям, и путешествиям.
Десять лет пролетели как один миг, наполненный светом и теплом. Детей у них, к сожалению, не было – не получалось, как бы они ни старались, но они не отчаивались, веря в лучшее. Вероника создавала в доме неповторимый уют, была его сердцем, поддерживала мужа во всех его начинаниях. Она была по-настоящему счастлива, и ей казалось, что так будет всегда, до самого конца.
А теперь… теперь она бродила по улицам родного, но такого чужого города, как неприкаянная тень, наблюдая со стороны за чужой, яркой и кипучей жизнью. Иногда она заходила в свою бывшую библиотеку – просто посидеть в тепле, подержать в руках свежую газету, вдонуть знакомый запах книг. Новая, молодая заведующая смотрела на неё с легкой опаской и недоверием – да и как было узнать в этой немолодой, неопрятной женщине с потухшим взглядом ту самую аккуратную сотрудницу, которая когда-то работала здесь?
Вероинака достала из внутреннего кармана куртки потрёпанную, заломанную по углам фотографию – единственное, что она взяла с собой из прошлой жизни, тайком, словно ворую саму себя. На снимке они с Артемом – молодые, сияющие, беззаботно счастливые – обнимают друг друга на фоне бескрайнего моря. Это было их последнее совместное фото, сделанное всего за месяц до её добровольного исчезновения.
– Прости меня, милый, – прошептала она, проводя пальцем по улыбающимся лицам, застывшим в вечном лете. – Я думала, что поступаю правильно, как лучше для тебя. Я думала, что отпустить – это самый великий дар любви. А получилось… получилось, что я просто сбежала. От тебя, от себя самой, от наших общих проблем, которые можно было решить вместе.
Ветер усилился, подхватывая и кружа в причудливом танце опавшие листья. Вероника бережно спрятала драгоценную фотографию и побрела дальше, не зная точного направления, повинуясь лишь инстинкту. Она чувствовала, что больше не может так существовать, но и вернуться, найти в себе силы на покаяние и объяснение, не находила. Оставалось только брести, перебирая в памяти яркие, счастливые моменты прошлого и испытывая жгучую боль от осознания собственной, роковой ошибки.
Вечер выдался на редкость холодным, пронизывающий ветер пробирался даже в самые защищенные уголки. Вероника сидела в заброшенном, полуразрушенном здании на окраине города вместе с другими такими же, как она, потерянными душами, кутаясь в тонкое, грязное одеяло. Запах немытых тел, пыли и общей затхлости пропитал стены, но за три года она почти, почти привыкла. Привыкла к отсутствию комфорта, но не к отсутствию надежды.
– На, выпей, согреешься немного, – Степаныч протянул ей бутылку с мутной, неприглядной жидкостью. – Мороз совсем зверский.
Вероника невольно поморщилась, но все же взяла бутылку. Раньше она никогда не пила, считая это проявлением слабости и отвратительной привычкой. Теперь же иногда приходилось – чтобы хоть как-то согреть окоченевшее тело, чтобы на время заглушить нудный голод, чтобы забыться, пусть и ненадолго, от гнетущей реальности.
– Слышь, Верка, – окликнула её Марина, перебирая тряпье в своем углу, – давай с нами завтра на ту свалку, что за рынком? Говорят, один из супермаркетов списал кучу продуктов, еще вполне съедобных. Может, повезет.
– Схожу, – кивнула Вероника, хотя внутри у неё всё сжималось от горького унижения и стыда.
Она прекрасно помнила свой самый первый поход за просроченными продуктами. Как тряслись у неё руки, когда она впервые в жизни рылась в мусорных баках, отгоняя назойливых птиц. Как плакала потом в одиночестве, свернувшись калачиком в каком-то подвале, от бессилия и жгучего стыда. Теперь это стало частью её ежедневной, безрадостной рутины, борьбой за выживание.
Ночами было несравнимо хуже. В кромешной темноте, под вой ветра в разбитых окнах, накатывали яркие, как кинопленка, воспоминания о прежней жизни – о чистой, свежей постели, о горячем душе, о чашке свежесваренного кофе по утрам, о ласковых руках Артема. Вероника часто просыпалась от собственного тихого плача, но никто из её ночных соседей не обращал на это внимания – у каждого здесь была своя горькая история, свои призраки прошлого, не дававшие покоя.
Днём она бесцельно бродила по улицам, иногда заходила в небольшую церковь на окраине – там было тихо, тепло и пахло ладаном, что немного успокаивало душу. Собирала пустые бутылки, сдавала их, чтобы купить хоть немного хлеба. Со временем она научилась с первого взгляда определять, где можно раздобыть еду, где переночевать в относительной безопасности, как избежать встречи с агрессивными компаниями пьяниц или бдительными стражами порядка.
Но главное – она научилась быть абсолютно невидимой для окружающего мира. Люди словно не замечали её, специально отводили глаза, обходили стороной, будто она была источником скверны. Даже те, кто раньше её знал, теперь смотрели сквозь неё, не узнавая. Она стала призраком, бледной тенью, одной из тех городских фигур, что мелькают на периферии зрения благополучных граждан, не оставляя в душе никакого следа.
И всё же, вопреки всему, она старалась сохранить в себе что-то человеческое. Не опускалась до самого дна, как многие здесь, не начала пить запоем, не озлобилась на весь белый свет. Возможно, именно за эту внутреннюю чистоту, за стойкость духа, другие обитатели улиц относились к ней с каким-то странным, необъяснимым уважением, называли её за глаза «нашей интеллигентной» и часто приходили поговорить по душам, попросить совета.
Старое городское кладбище, заросшее вековыми елями, всегда казалось Веронике местом особенным, полным тихого умиротворения и покоя. Здесь она часто находила убежище от городской суеты, часами бродила между старыми могилами, вчитываясь в полустертые временем надписи на памятниках, думая о вечном. В тот роковой вечер она пришла сюда, чтобы в полном одиночестве побыть наедине со своими невеселыми мыслями.
Сумерки сгущались быстро, окрашивая небо в свинцово-серые тона, когда её внимание привлёк одинокий белый пакет, лежащий у подножия свежей, еще не обустроенной могилы. Что-то в его очертаниях показалось ей странным, неестественным – пакет слегка шевелился. Вероника насторожилась, замедлила шаг, потом подошла ближе и замерла, вслушиваясь – из глубины пакета доносилось тихое, жалобное попискивание, похожее на писк птенца.
Сердце её бешено заколотилось. Дрожащими, окоченевшими от холода руками она осторожно развернула края пакета и едва не вскрикнула от неожиданности – внутри, завернутый в тонкое, синтетическое одеяльце, лежал крошечный младенец. Маленькое личико было синюшным от пронизывающего холода, тельце ледяное на ощупь, но ребенок был жив, его грудь слабо вздымалась.
– Господи, – вырвался у неё сдавленный шепот, и она инстинктивно, крепко прижала находку к своей груди, пытаясь согреть его собственным дыханием и теплом тела. – Кто же тебя тут оставил, маленький? Кто мог совершить такое?
Мальчик (это был именно мальчик, она это почувствовала) слабо пошевелился и открыл глаза. Это был чистый, ясный, бездонный взгляд, который словно пронзил её насквозь, достигнув самых потаенных уголков её израненной души. В одно короткое мгновение что-то глобально перевернулось в её сознании – все её личные страхи, сомнения, годы скитаний и лишений показались мелкими, ничтожными перед лицом этой хрупкой, беззащитной жизни, что так доверчиво прильнула к ней, ища спасения.
– Ничего, малыш, ничего, – зашептала она, торопливо снимая свою старую куртку и укутывая ею ребенка поверх одеяльца. – Теплее, должно стать теплее. Теперь всё будет хорошо. Я тебя не брошу. Я обещаю.
Вероинака огляделась по сторонам – кладбище было пустынно и безмолвно. Лишь ветер пел свою унылую песню в ветвях вековых елей, да где-то вдалеке, за оградой, лаяла собака. Она понимала, что нужно действовать быстро, без промедления – ребёнку срочно требовалось тепло, медицинская помощь, забота.
И вдруг, с поразительной ясностью, к ней пришло осознание – это знак. Знак свыше, шанс, данный ей судьбой, чтобы всё исправить, искупить свою ошибку. Может быть, именно этого малыша, этого ангела, она ждала все эти долгие и горькие годы? Может быть, именно он станет тем мостом, что поможет ей вернуться домой, к нормальной, человеческой жизни?
Крепко прижимая к себе драгоценную, так неожиданно обретенную ношу, Вероника быстрым, решительным шагом направилась к главному выходу с кладбища. Она ещё не знала толком, что будет делать дальше, куда пойдет, но впервые за долгое-долгое время она чувствовала каждой клеточкой своего тела, что поступает абсолютно правильно, что нашла, наконец, свою настоящую дорогу.
Выходя с кладбища через старую, проржавевшую калитку, Вероинака почти столкнулась с высокой, сухонькой фигурой. На пути её стояла пожилая цыганка, закутанная в цветастую, пеструю юбку и большой платок. Старуха преградила ей путь, пристально, почти пронзительно вглядываясь в драгоценный свёрток на руках у женщины.
– Стой, голубка, постой, – прошамкала она беззубым ртом, и её голос был похож на шелест сухих листьев. – Дай-ка гляну на находку твою, на дитятко небесное.
Вероника инстинктивно прижала ребёнка крепче к груди, сделала шаг назад, но что-то мудрое и спокойное в глазах старухи заставило её остановиться.
– Откуда тебе знать, что это находка? – настороженно, но без агрессии спросила она.
– Э-э, милая, я много чего знаю, многое вижу, – усмехнулась старуха, и морщины на её лице сложились в причудливый узор. – Вижу, судьба тебе подарок послала, шанс новый. Только не простой это подарок, не легкий.
Цыганка медленно, с некоторой торжественностью, протянула морщинистую, исчерченную прожилками руку и легонько, почти невесомо, коснулась лба младенца.
– Особенный он, отмеченный, – продолжила она таинственным шепотом. – Не просто так на погосте оказался, меж мирами. Между жизнью и вечным покоем. Такие дети либо великую судьбу имеют, несут свет, либо… либо слишком рано возвращаются обратно, к ангелам.
– Что ты такое говоришь? Не пугай меня, – испуганно прошептала Вероника, чувствуя, как по спине пробегают мурашки.
– Правду говорю, голубка, одну только правду. Если решишься взять его, принять как своего – вся жизнь твоя перевернется с ног на голову. Все прежние потери, вся боль вернутся к тебе сторицей, но в новом свете, и ответственность на тебя ляжет огромная. Готова ли ты к этому? Хватит ли сил?
Вероинака молчала, не в силах оторвать взгляд от спящего малыша. В голове её проносились тревожные, пугающие мысли: а вдруг старуха права? Вдруг она, изможденная скитаниями, не сможет дать этому ребёнку всего необходимого? Вдруг её ждет новое, еще более страшное разочарование?
– Вижу, сомневаешься, боишься, – покачала головой цыганка. – А ты не думай много, умом тут не поможешь. Сердце своё слушай, душу. Они тебе подскажут верный путь. Они не обманут.
– А если… если я не справлюсь? Не смогу? – тихо, почти неслышно выдохнула Вероника.
– Справишься, – уверенно, без тени сомнения ответила старуха. – Не зря он именно тебя выбрал, именно к тебе пришел. Только помни одно – до трёх лет особенно беречь его надо, хранить как зеницу ока. А там… там уже легче будет, корни пустит.
Старуха порылась в глубоких карманах своей цветастой юбки и достала оттуда маленький, потёртый, потемневший от времени медальон на тонкой цепочке.
– На, возьми. Это защита для мальчика, оберег древний. Носи при нём, не снимая, пока три года не исполнится. Он отведет дурной глаз, сохранит покой.
Вероинака неуверенно взяла медальон. Он был на удивление тёплым, словно долго лежал у кого-то на груди, впитывая человеческое тепло.
– Спасибо тебе, – прошептала она. – А как мне… как тебя благодарить?
Но цыганки уже и след простыл. Только ветер кружил воронкой опавшие листья по каменной дорожке, да где-то вдалеке, в ночи, доносился печальный, протяжный звон церковных колоколов, возвещающий о вечерней службе.
Вероинака посмотрела на медальон – простой металлический кружок с выгравированным с одной стороны крестом. Самая обычная, дешёвая поделка, но почему-то от него исходило странное, умиротворяющее тепло, вселяющее уверенность. Она осторожно надела цепочку на шею младенцу, спрятав медальон под одеяльце, и решительно, твердой походкой направилась прочь с кладбища. Теперь она точно, без тени сомнения, знала, что делать дальше и куда ей нужно идти.
Вероинака стояла перед знакомым, родным до боли подъездом, крепко прижимая к груди спящего младенца. Сердце её колотилось с такой силой, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди и упадет на мокрый асфальт. Три долгих года она не поднималась по этим ступенькам, не касалась холодных, отполированных временем и руками перил.
Медленно, словно в замедленной съемке, она преодолела все пять этажей. Каждая ступенька была испытанием. Вот и знакомая, до мельчайших царапин, дверь – тёмно-коричневая, с небольшим латунным номером «53», который они когда-то вместе прикручивали. Вероинака помнила, как они с Артемом, смеясь, выбирали эту самую дверь, спорили о её цвете, вместе устанавливали новую фурнитуру.
Дрожащей, почти не слушающейся рукой она нажала на кнопку звонка. Внутри раздался негромкий, знакомый перезвон. Тишина. Она нажала ещё раз, уже дольше, не отпуская палец. За дверью наконец-то послышались неторопливые, тяжелые шаги.
– Кто там? – знакомый, родной, тысячу раз слышанный голос заставил её вздрогнуть всем телом.
– Артем… это я, – едва слышно, сдавленно произнесла она, боясь, что голос подведет.
За дверью наступила долгая, тягучая, мучительная пауза. Потом послышался щелчок замка, и дверь медленно, со скрипом, отворилась. На пороге стоял Артем – он сильно осунулся, появилась седина на висках, взгляд был уставшим, но для неё он был самым родным человеком на свете. Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами, полными недоверия и шока, словно видел перед собой призрака, явившегося из небытия.
– Вероника? – прошептал он, и в его голосе дрогнула струна. – Господи, Вероника… Это правда ты?
И вдруг его взгляд упал на свёрток в её руках. Младенец, словно почувствовав напряжение момента, слабо заворочался и тихонько, жалобно захныкал.
– Это… кто это? – растерянно, с неподдельным изумлением спросил Артем, не сводя глаз с ребенка.
– Можно… можно мне войти? – тихо, умоляюще попросила Вероника. – Я всё тебе объясню. Всё расскажу.
Он молча, без слов, отступил в сторону, пропуская её в квартиру. В прихожей всё было до боли знакомо, всё осталось на своих местах – те же обои, та же вешалка, и даже её старые, стоптанные домашние тапочки аккуратно стояли в углу, будто ждали её возвращения все эти годы.
Они прошли на кухню. Вероника осторожно, с нежностью уложила ребёнка на мягкий диван, обложив его со всех сторон подушками для безопасности. Артем молча, на автомате, включил электрический чайник, достал с полки две знакомые чашки – всё происходило как в каком-то сне, будто она уходила всего на минутку, а не на три долгих, полных лишений года.
– Где ты была все это время? – наконец, прервал молчание Артем, глядя ей прямо в глаза, и в его взгляде читалась боль, недоумение и какая-то надежда. – Почему ты просто ушла? Я искал тебя везде, объездил весь город, обращался в полицию, в больницы… Я думал, с тобой что-то случилось…
И тогда Вероника не выдержала. Все заранее подготовленные слова, оправдания и объяснения растаяли как дым. Она просто разрыдалась, горько, безутешно, как ребенок, а Артем стоял рядом, растерянно и неловко гладя её по плечу, по спине, сам не зная, что сказать.
– Прости меня, прости, пожалуйста, – сквозь слёзы, захлебываясь, прошептала она. – Я думала, так будет лучше… для тебя… Думала, что отпущу тебя, и ты будешь счастлив… А получилось, что я только себя наказала, забрала у нас обоих эти годы…
Артем молчал, но его рука по-прежнему лежала на её плече, и в этом было что-то очень важное. А потом он тихо, с какой-то бесконечной усталостью и нежностью, сказал:
– Дура ты у меня. Какая же ты дура, родная…
И в этом простом, немного грубоватом «у меня» было заключено всё – и прощение, и недоумение, и та самая, не угасшая за годы любовь, и готовность понять, принять и начать всё сначала.
Они проговорили всю ночь напролет, до самого утра. Вероинака, сбиваясь и плача, рассказала ему всё – о своем решении, о жизни на улице, о случайной находке на кладбище, о странной встрече с цыганкой и её пророческих словах. Артем слушал молча, не перебивая, лишь изредка кивая, и не выпускал её руку из своей, будто боясь, что она снова исчезнет.
– Знаешь, – сказал он уже под утро, когда за окном посветлело, – я ведь так и не смог построить отношения с другой. Пытался, да, какое-то время. Но всё время видел тебя, всё время искал тебя в толпе, в чертах других женщин. Это было невозможно.
Малыш на диване проснулся и начал тихонько хныкать, требуя внимания. Вероинака привычным, уже отточенным движением взяла его на руки, прижала к груди, укачивая. Артем смотрел на них с какой-то новой, незнакомой ранее нежностью и удивлением.
– Что будем делать теперь? – спросил он осторожно. – Надо, наверное, в полицию заявить, может, его ищут…
– А может… – Вероинака запнулась, собираясь с духом, но всё же решилась высказать свою заветную мысль. – Может, мы скажем, что это наш ребенок? Что я ушла тогда, потому что была беременна, испугалась, не знала, как тебе сказать? И вот… вот теперь вернулась.
Артем задумался, смотря на малыша, потом его взгляд перешел на Веронику, и он медленно, очень серьезно кивнул:
– Документы… Документы сделать можно. У меня есть один знакомый в администрации, он поможет оформить всё тихо, без лишних вопросов. Только родным… что мы скажем нашим родителям?
– Правду, – твёрдо, с новой силой ответила Вероника. – Только правду и скажем. Они нас любят. Они поймут. Должны понять.
И они поняли. Мать Артема, увидев внука, расплакалась и сразу же, забыв обо всех вопросах, начала суетиться, разыскивая пряжу, чтобы связать маленькие носочки. Отец молча, сильно обнял сына, потом так же молча обнял Веронику, буркнул что-то про «блудную дочь, которую нашли» и отвернулся к окну, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слёзы.
Друзья и знакомые тоже приняли их историю без лишних расспросов и осуждения. Кто-то делал вид, что так и должно быть, кто-то искренне, от всей души радовался их воссоединению и появлению в семье малыша. Ребенка назвали Александром – в честь отца Артема, что стало жестом примирения и благодарности.
Жизнь начала медленно, но верно налаживаться, обретая новые, прочные очертания. Вероинака с головой окунулась в домашние хлопоты, в заботу о ребенке. Артем помог ей восстановить все потерянные документы, нашел хорошего, проверенного педиатра для малыша. Вечерами они подолгу гуляли втроём в ближайшем парке, дыша свежим воздухом и строя новые, теперь уже совместные планы на будущее, в котором было место и садику, и школе.
Старый медальон, подаренный загадочной цыганкой, Саша носил не снимая. Может быть, именно он, этот простой оберег, помогал ему расти крепким и здоровым, не зная серьезных болезней. А может, всё дело было в той огромной, всепоглощающей любви, которой его с первого дня окружили новые родители. Вероинака часто вспоминала ту холодную ночь на кладбище, ту удивительную встречу со старухой. Была ли это случайность или промысел свыше – теперь уже не имело никакого значения. Важно было лишь то, что она наконец-то обрела то, о чём всегда, даже в самые темные дни, тайно мечтала – настоящую, крепкую семью, свой дом, свое место в мире.
Артем собственноручно купил и собрал новую, красивую кроватку для малыша, покрасил её в нежный голубой цвет. Вероинака украсила детскую яркими, веселыми картинками, развесила полки с мягкими игрушками. Их квартира, которая долгое время была просто местом для ночлега, снова наполнилась детским смехом, теплом, запахом детского питания и тем самым, простым, домашним счастьем – таким хрупким, но таким настоящим и желанным.
Прошло ровно три года. Саша вырос в крепкого, смышлёного и не по годам развитого мальчишку, постоянно радуя родителей своими успехами и новыми словами. В тот самый день, когда ему исполнилось три года, Вероинака с особой торжественностью сняла с его шеи старый, потёртый медальон и бережно, как семейную реликвию, спрятала его в свою шкатулку с украшениями – как вечное напоминание о той удивительной, холодной ночи, что навсегда изменила их жизни.
Артем и Вероинака сидели на балконе своей квартиры, попивая теплый чай и наблюдая, как их сын резвится во дворе с другими детьми. Его звонкий, заливистый смех доносился до них, заставляя невольно улыбаться и чувствовать полное, безоговорочное счастье.
– Знаешь, – тихо, задумчиво сказала Вероинака, – иногда я просыпаюсь среди ночи и мне кажется, что всё это – чудесный, волшебный сон. Что я всё ещё там, на улице, одна, и мне просто приснилось, что я вернулась домой…
Артем крепче обнял её за плечи, притянул к себе:
– Глупая ты моя. Самый страшный сон – это те три года, что я прожил без тебя. А сейчас, вот это – самая что ни на есть настоящая, реальная жизнь. И я благодарен судьбе за каждый ее миг.
Они часто вспоминали тот вечер на кладбище, удивительное появление цыганки, её странные, но оказавшиеся пророческими слова. Может быть, это действительно была судьба, высшее провидение? Или просто невероятное, счастливое стечение обстоятельств? Теперь это уже не имело никакого значения. Важно было лишь то, что они снова вместе, плечом к плечу, и у них есть сын – их общее, маленькое чудо, самый дорогой подарок, преподнесенный самой судьбой.
Иногда Вероинака по-прежнему проходила мимо тех мест, где когда-то скиталась, где влачила жалкое существование. Она видела своих бывших товарищей по несчастью и, стараясь оставаться незамеченной, оставляла им пакеты с едой, теплыми вещами, деньгами. Она не забыла то суровое время и тех людей, что делились с ней последним. Просто теперь она точно знала – любую, даже самую страшную ошибку можно исправить, если найти в себе смелость признать её и сделать тот самый, единственно верный шаг – шаг домой, к прощению и любви.
А дома её всегда ждали любящий, верный муж и подрастающий сын – два самых главных человека в её жизни, два бесценных подарка судьбы, которые она поклялась себе больше никогда и ни за что не оставлять.
