Игла тихого голода
Он брал в долг не на роскошь, а на яд, который его мать называла любовью, и наша семья должна была стать следующей жертвой.
– Какой платеж просрочен? Вы что-то путаете, нет у нас никаких кредитов… Да, Юдины, да, наш адрес, но… Сколько? – Голос Юлии, сначала уверенный и деловой, дрогнул, став тоньше ледяной ниточки. – Не может этого быть. А на чье имя кредит оформлен? – недоумевала она, бессознательно сжимая в руке теплую чашку с недопитым кофе.
– На Илью Андреевича Юдина, – прозвучал на другом конце провода безличный, отполированный до блеска голос.
– Да, это мой муж, но как он мог? И зачем? – совсем растерялась женщина. Комната, еще минуту назад наполненная утренним солнцем и ароматом выпечки, вдруг сжалась, стены поползли на нее, а от цифры, названной сотрудником банка, в ушах зазвенела абсолютная, оглушающая тишина.
– Сочувствую, – голос собеседника на миг смягчился, проявив наконец крупицу человечности. – Но правила одни для всех: сроки пропущены, сегодня напоминание, а затем, к сожалению, последуют другие меры. Всего доброго.
Монотонный гудок в трубке стал звучать похоронным маршем. Юля не помнила, как прошла в комнату и как оказалась перед компьютером. Ноги сами понесли ее, подкашиваясь, а пальцы сами набрали пароль. Видимо, потрясение от известия дало знать о себе инстинктивным желанием докопаться до правды. Нет, надо все же сначала самой разобраться, откуда взялся этот долг, этот призрак, внезапно вставший между ней и мужем.
Кредитной карты у Ильи она никогда не видела. Он был человеком простых привычек, не любил роскоши, всегда советовался с ней перед крупными покупками. Значит, деньги взяты не на семью. Не на их общий дом, не на ремонт, не на путешествие, о котором они мечтали. Да что же происходит-то? Горький комок подкатил к горлу. О работе в этот день пришлось забыть, мысли крутились беличьим колесом, раз за разом возвращаясь к странному разговору. Каждый час тянулся как год. Юдина едва дождалась шести вечера, звука ключа в замке и привычного: «Юль, я дома!»
Она встретила его в прихожей, не дав снять пальто. Лицо ее было бледным, руки дрожали.
– Для кого деньги? Кто тебя просил взять кредит?! – выдохнула она, впиваясь в него взглядом, ища в его глазах хоть крупицу понимания, оправдания, но видя лишь мгновенную панику.
– Не успел, все-таки позвонили, – с досадой проворчал Илья, швыряя портфель на табурет. И, поняв, что проговорился, накинулся на жену, его лицо исказилось маской напускного гнева, – Ну что уставилась? Маме деньги, маме. Она просила помочь, одна живет, ты же знаешь…
– И куда же ей такая сумма? Мы меньшими обходимся, хотя оба работаем! Это же целое состояние! – Юлия почти кричала, не в силах сдержать нахлынувшую обиду.
– На отдых, ясно? На лечение! Ей нужно поправить здоровье! – он отводил взгляд, перебирая пальцами ключи.
– Куда же она собралась: в швейцарскую клинику? Или, может, в Арабские Эмираты на полгода? На как такое «лечение»? – голос ее срывался, в нем звенели слезы.
– Мама меня одна растила, имеет право на достойную жизнь! А от тебя такого не ожидал… такой черствости! – Илья насупился, демонстративно плюхнулся в кресло и отвернулся к стене, как это делал всегда, когда ситуация выходила из-под контроля и надо было оказать давление, сыграть роль обиженного мальчика.
Но на этот раз спектакль «а-ля обиженный ребенок» желаемых результатов не принес. Юля не стала его утешать, не пошла на кухню готовить чай для примирения. Она просто стояла и смотрела на его спину, на знакомый затылок, и внутри у нее все медленно и верно превращалось в лед.
Свекрови, Иветте Павловне, в их семейной жизни было, как говорится, слишком много. Слишком громко, слишком навязчиво, слишком токсично. Она не просто присутствовала – она правила. И начала она с самого момента знакомства с избранницей сына. Юля помнила ту первую встречу до мельчайших деталей. Иветта Павловна, утонченная дама с холодными глазами, едва увидев скромные серьги-гвоздики в ушах девушки, сразу же, с сладким, как сироп, голосом, восхищенно всплеснула руками: «Ой, какие прелесть! Дорогущие, наверное? Настоящие бриллианты? Или так, хорошая бижутерия?»
Узнав, что это подарок родителей на окончание универа и камни настоящие, она не смутилась, а лишь заохала с притворной жалостью: «Батюшки, и зачем такие деньжищи на уши вешать? Лучше бы в дело вложили, на будущее! Молодым еще рано так шиковать!»
– Да это же подарок, – тогда Юля опешила, почувствовав укол под маской комплимента.
– А, ну если подарок, тогда другое дело, – моментально успокоилась будущая свекровь, но взгляд ее стал оценивающим и колким.
Уже спустя неделю Илья, смущенно переминаясь, попросил Юлю больше эти серьги не надевать, когда они пойдут к маме. Та, видите ли, после той встречи не спит ночами, расстроилась, что у нее-то самой нет ничего столь прекрасного, а купить ей аналогичное сын, увы, не может – не по карману.
Еще тогда, в далеком, розовом тумане влюбленности, Юлю кольнула странность подобного поведения. Но она отогнала неприятные мысли, списав на разность поколений. Потом была свадьба. Иветта Павловна блистала: шикарное платье цвета шампанского, изящная сумочка, дорогие туфли. Она была душой компании, осыпала молодых комплиментами. И лишь спустя месяц невестка случайно узнала от расхрабрившегося под шампанское друга Ильи, что весь этот лоск был куплен и оплачен самим женихом. В противном случае мама грозилась устроить истерику и не появиться на свадьбе единственного сына. «Я не могу опозорить его своим убогим видом!» – заявила она.
А дальше – больше. То маме потребовался новый телевизор, «как у этой выскочки Нины Петровны», то ей жизненно необходим был фен последней модели, «точно такой же, как у племянницы, а то мои волосы портятся», то внезапно находились неотложные платежи за салон красоты, за массажи, за какие-то омолаживающие процедуры… И все немедленно, срочно, «прямо сейчас, сыночек, а то будет поздно!».
А если Илья колебался, не успевал или пытался робко намекнуть на ограниченность бюджета, Иветта Павловна моментально запускала свой коронный номер. Ее голос по телефону становился слабым, дрожащим, она начинала рыдать, жаловаться на давление, на одиночество, на черную неблагодарность. «Я тебя одна на ноги подняла, всем для тебя жертвовала, а ты… ты мне в самом необходимом отказываешь!»
Илья не выдерживал. Он не мог слышать маминых слез. Для него это был звук сирены, против которого не было защиты. Он мчался, брал деньги из их общего бюджета, из своих заначек, а потом и из кредитки, лишь бы утихомирить этот шторм.
– Это же мама, Юленька! Она же одна! Как можно ей в чем-то отказывать? – твердил он жене, которая с ужасом наблюдала, как тают их общие сбережения, как откладываются в долгий ящик их планы на собственное жилье, на детей.
Жена недоумевала: как так получается, что оба работают, зарабатывают очень даже неплохо, а денег вечно не хватает? Концы с концами не сходятся. На все ее вопросы и попытки сесть за составление бюджета Илья лишь разводил руками, смотря куда-то в сторону: «Видимо, Юленька, ты просто не научилась еще бюджет домашний вести. Экономии тебе не хватает. Вот у мамы бы моей поучиться тебе, она из копеечки рубль делала!»
Да только учиться у свекрови Юля не желала и наотрез отказывалась от ее «уроков домоводства». С первой же минуты их отношения не заладились. Слишком уж хорошо, до дрожи в коленях, знаком оказался Юле этот типаж – «вечная жертва», «мать-святыня», требующая постоянной кровавой дани. С такими людьми она предпочитала держаться на расстоянии вытянутой руки. Но тут дистанцию выбирала не она.
И вот – последняя капля, переполнившая чашу. Мама затребовала оплатить путевку в элитный дом отдыха. «Врач прописал, сынок, иначе я просто не выживу!» И сумма, которую снял ради свекрови Илья, потрясла Юлю до глубины души. На эти деньги можно было не только погасить сразу три взноса за ипотеку, которую они наконец-то смогли взять, но еще и обставить квартиру хорошей мебелью, приобрести долгожданную технику. А оставшегося хватило бы на шикарный праздник по поводу новоселья. Не где-нибудь, а в лучшем ресторане города.
Похоже, Илья не собирался ничего менять в этом уродливом, замкнутом круге: маме – все и всегда. Но и с этим Юля, пожалуй, могла бы смириться, загнав обиду глубоко внутрь. Все же это его мать. Она и сама ради своей готова на многое. Но вот так… Взять огромный кредит, даже не сказав ей, жене, ни слова! Совершить финансовое предательство! А если бы с ним что случилось? На ком бы повис этот долг? На ней! На их будущем! А Иветта Павловна снова осталась бы белой и пушистой, с новым телевизором и поездкой на море.
Видимо, пришло время серьезно, по-взрослому поговорить. Пора расставить точки над i и выбрать, кто для него важнее: жена, с которой он строит семью, или мать, которая эту семью методично разоряет. Ну, или хотя бы пусть объяснит маме, что ее аппетиты стоит поумерить до разумных пределов.
Но честного разговора не получилось. Илья, загнанный в угол, разозлился, его лицо покраснело, он начал кричать, обвиняя Юлю в черствости, равнодушии и меркантильности:
– Я же сказал, я погасил тот долг! Я заплачу все! Я на второй работе подрабатываю! А ты достала уже со своими придирками! Да сколько можно! Да, мама не желает ехать в дешевые санатории, ей нужно по первому классу! Но она этого достойна! Она мне жизнь дала и все для меня делала! А я ей даже нормальный отдых обеспечить не могу? Я что, последний урод?!
– А ничего, что ее «хотелки» нам не по карману? Что мы сами себе отказываем во всем? Может, стоит ей это мягко объяснить, а не продавать душу банкам? – пыталась вставить слово Юля, но ее голос тонул в его гневе.
– Лучше я тебе объясню: мама – это святое! Ты никогда этого не поймешь! Ты просто неблагодарная!
В тот момент Юля поняла все. Абсолютно. Илья меняться не планировал. Он был навсегда прикован невидимой цепью к ногам своей матери. А то, что Иветта Павловна патологически ревнует сына к жене, Юля чувствовала кожей: ведь мама звонила каждый день, иногда по пять раз, умоляющим, плачущим голосом выпрашивая: «Илюшенька, приезжай, а то мне так плохо, я так соскучилась, без тебя мне одиноко…» И сын бросал все: их совместные ужины, просмотры фильмов, планы на выходные – и мчался на противоположный конец города, потому что мама просила!
После того разлада Юдины молча отправились на работу, так и не помирившись. Воздух в квартире был густым и ледяным. А ближе к обеду Юля почувствовала себя совсем дурно. Земля уходила из-под ног, в глазах темнело, тошнота подкатывала к горлу волнами.
Перепуганные ее мертвенной бледностью и испариной на лбу коллеги, не слушая возражений, почти силой усадили ее в машину и повезли в ближайшую клинику. Там, после осмотра и анализов, милая усталая женщина в белом халате улыбнулась и сказала: «Поздравляю, вы ждете малыша. Срок еще совсем маленький, но вы себя запустили, нервничали сильно. Так нельзя, мамочка».
Мир перевернулся. Шок от новости о долге, горечь от ссоры – все отступило на второй план, сменившись щемящим, светлым восторгом. Ребенок. Их ребенок. И как было не поделиться такой новостью с будущим отцом? Пусть это будет тем самым белым флагом, поводом забыть обиды, все переосмыслить и начать сначала. Она уже предвкушала, как скажет ему, как они будут строить планы, как теперь у них появится самый веский повод пересмотреть бюджет и наконец-то выстроить здоровые границы.
Однако радовалась будущая мама преждевременно. Илья, выслушав новость, не бросился обнимать ее. Он побледнел. На его лице отразились не радость, а настоящий ужас.
– Ты уверена? Сейчас? – пробормотал он. – Юль, мы же не рассчитывали… не сейчас… Это слишком несвоевременно.
Он умолял ее «подумать трезво», «взвесить все риски», настаивал на том, чтобы «повременить», и в его глазах читался неприкрытый страх не перед отцовством, а перед реакцией его матери. А затем начали названивать и сама виновница его тревог. Только в отличие от сына Иветта Павловна не умоляла, а требовала, ее голос в трубке шипел, как раскаленное железо, опущенное в воду:
– Что это я слышу? Ребенок? Не желаю я становиться бабкой в мои годы! Это еще что за удумка? Детьми обычно привязывают! Вряд ли у тебя получится, все равно Илюша рано или поздно уйдет, не удержишь его такими дешевыми способами…
– Куда уйдет? С чего вы взяли? – Юля опешила от такой откровенной злобы.
– Да ладно тебе, не прикидывайся святой! Я мать, я сына своего знаю. Он давно уже ищет, куда бы уйти подальше от такой хозяйки, как ты. Так что сделай, как он говорит, одумайся. А то алиментов все равно не дождешься, я прослежу!
Что-то громко щелкнуло у Юли в голове. Она почувствовала, как комната начинает плыть, краски мира тускнеют, свет меркнет перед глазами, а голос свекрови превращается в отдаленное, ядовитое жужжание. Пол ушел из-под ног, и все погрузилось во тьму.
В себя она пришла уже в больничной палате. Белые стены, тихие голоса, запах антисептика.
– Юлечка, очнулась наконец, – услышала она знакомый, спокойный голос. С трудом сфокусировав взгляд, женщина увидела сидящую рядом в кресле пожилую женщину в белом халате. Анна Евгеньевна, соседка свекрови, много лет проработавшая здесь врачом-гинекологом.
– Ой, Анна Евгеньевна, – еле смогла проговорить Юля, ее губы были сухими и ватными. – Не знала, что вы здесь работаете…
– И хорошо бы не знать и дальше, милая, – грустно усмехнулась та, поправляя одеяло. – Думали, придется выбирать, тебя или малыша. Хорошо, что вовремя привезли.
– Что?! – Юля инстинктивно прижала руку к животу.
– Да успокойся, успокойся, все в порядке. Обоих откачали. Только скажи-ка мне, что случилось? Что тебя так скрутило? Сильнейший нервный срыв.
И Юля, еще слабая, разбитая, выложила все. Про кредит, про ссору, про реакцию мужа на беременность и про тот чудовищный телефонный звонок. Анна Евгеньевна слушала, не перебивая, и на ее умном, усталом лице все явственнее проступала хмурая grimace.
Выслушав, она тяжело вздохнула. – Юля, детка, я тебе как врач и как человек, который знает твою свекровь много лет, скажу одно: бросай эту семейку. Беги. Пока не стало слишком поздно. Илью не изменить, он целиком и полностью принадлежит своей матери. А Иветта… Она всегда будет изводить всех его избранниц, потому что уверена – сын ей обязан всей своей жизнью. Она и мужа своего, покойного уже, со свету сжила: требовала, требовала, пилила, и бедняга просто сгорел на работе, стараясь удовлетворить все ее запросы. А сын – вылитый отец. Слабый. Поперек матери не пойдет никогда.
– Но он же женился на мне… – слабо прошептала Юля.
– Если честно, я до сих пор не понимаю, как он на это решился. Думала, ты сильная, прогонишь от себя эту жабину. Знала бы ты, сколько девушек от него сбежало после первого же визита к Иветте! Она каждой устаивала такой же прием. В общем, решай, милая. Кстати, а что Илья-то думает о том, что случилось? Про обморок знает?
Юля покачала головой и рассказала о его реакции на беременность. Анна Евгеньевна пробормотала под нос что-то очень нелицеприятное в адрес «маменькиного сыночка» и его властной родительницы. И, словно эти простые, грубые слова были волшебным заклинанием, снимающим чары, после них Юля и приняла свое окончательное решение. Она справится. Одна. Она сильная. А Илья, похоже, свой выбор уже сделал, сам того не осознавая. Он выбрал маму.
На развод Юля подала, едва выписалась из больницы и вышла на работу. Илья не сопротивлялся и не настаивал на сохранении брака. Он выглядел уставшим и виноватым, но ничего не предлагал. О том, что малыша удалось сохранить, Юля ничего ему говорить не стала. Это было уже не его дитя. Это была ее тайна, ее крепость, ее будущее.
С момента обретения свободы прошел год. Целый год тишины, спокойствия и радости без примеси горечи. Юля гуляла с коляской по скверу рядом со своим новым домом. Ветви деревьев шелестели на ветру, а ее дочка, маленькая Анечка, с любопытством ловила глазками пролетающих мимо голубей.
– Надо же, какая неожиданная встреча! – услышала она сзади хорошо знакомый, сладковатый и противный голос.
Юля обернулась. Иветта Павловна стояла в нескольких шагах, ее взгляд был жаден и колок. Она постарела, в ее глазах читалась та самая вечная, ненасытная пустота.
– Здравствуйте, Иветта Павловна, – холодно кивнула Юля.
– Почему я ничего не знаю? Почему не даешь мне видеться с внучкой? Это же мой кровь, моя плоть! – свекровь сделала шаг вперед, ее пальцы сомкнулись на ручке сумки в судорожном движении.
Юля наклонилась, поправила одеяльце в коляске, и подняла на бывшую свекровь абсолютно спокойный, чистый взгляд.
– Потому что это не ваша внучка, – произнесла она ровно и ясно. – Тот ребенок… Он, как и советовали вы с Ильей, не родился. Его погубили ваши слова. А это – моя и только моя девочка. Я ее родила для себя. И да, бабушка у нее уже есть – моя мама. Ей вполне хватает.
На лице Иветты Павловны проступили багровые пятна. – Да как ты смеешь так со мной разговаривать! Да я…
– Смею, – мягко, но неумолимо прервала ее Юля. – А вам что, так необходим сам статус бабушки? Так в чем проблема? Подыщите сыну новую, подходящую вам невестку. Уверена, вы справитесь.
И, не слушая захлебывающегося шипения и несущихся ей вслед бессильных, ядовитых ругательств, Юля развернула коляску и пошла прочь по аллее, towards солнцу. Она шла, чувствуя, как легкий ветерок обнимает ее лицо, а с губ слетает легкая, едва заметная улыбка. Она понимала, что вовремя оставила в прошлом зависимого мужа и его ненасытную, вечно голодную мать. Она спасла себя и свое дитя. И сделала все абсолютно верно. Теперь ее жизнь принадлежала только им двоим – ей и дочке, и в этой жизни не было места яду.
