Продавайте иномарку, мне деньги надобны, — затребовала свекровь. — Молодняк на автобусе ездить может
— Не двигайте руками, Марина Петровна, — последний раз провела пилочкой по ногтю Злата. — Готово.
Клиентка повращала пальцами под светом лампы, оценила результат и одобрительно кивнула. Злата аккуратно протерла инструменты спиртом и убрала их в футляр. В этот момент телефон на столе завибрировал. Номер неизвестный, но голос на другом конце — мгновенно узнаваемый.
— Валентина Степановна, здравствуйте.
— Злата, — свекровь не стала здороваться. — Завтра приезжайте с Виталием. Разговор серьёзный.
— А в чём дело? Вы…
В ответ — только короткие гудки. Злата посмотрела на экран, нахмурилась. Марина Петровна тем временем расплачивалась, что-то говорила про запись на следующий месяц, но слова будто проходили мимо. Злата кивала машинально, упаковывая лаки в коробку.
Закрыв салон, она села в машину. По дороге домой в голове не утихал голос свекрови — резкий, без предисловий, с оттенком приказа. Доехала быстро — дороги были свободны.
Виталий уже был дома, стоял в прихожей и развязывал ботинки, портфель оставил у зеркала.
— Твоя мама звонила, — сказала Злата, проходя на кухню. — Приказала завтра приехать.
— Что-то случилось? — Он выпрямился, провёл ладонью по лбу.
— Не сказала. Но тон… — Злата открыла холодильник, достала молоко. — Какой-то давящий, будто мы должны объяснять, а не она.
Виталий вздохнул и прошёл в гостиную. Дети играли на ковре: Соня складывала башню из кубиков, Артём гнал машинку по дивану. Игрушки были разбросаны повсюду.
— Опять что-то взбрело в голову, — пробормотал он.
— Мам, мы завтра к бабушке на нашей машине поедем? — Соня оторвалась от игры, глядя на родителей.
— Да, детка, поедем, — ответила Злата, собирая со стола чашки.
Виталий подошёл к окну, постоял, засунув руки в карманы.
— Интересно, чего она хочет, — произнёс он с сомнением.
Злата промолчала, поставив чашки в раковину с излишней силой.
На следующий день приехали после обеда. Квартира свекрови — на первом этаже старой пятиэтажки, в подъезде облупившаяся краска, перекошенные почтовые ящики. Валентина Степановна открыла сразу, будто поджидала за дверью. Халат, седые волосы убраны в тугой пучок, лицо — как маска строгости.
— Проходите. Присаживайтесь.
В квартире пахло старыми обоями и кисловатой влажностью. На столе — гранёные стаканы с чаем, сахарница с отбитым краем. Холодильник в углу гудел так громко, что приходилось напрягать слух, чтобы слышать друг друга.
— Техника вся износилась, — начала она, садясь напротив. Руки сложила на коленях, спина — по струнке.
Злата взяла стакан — чай был тёплый, не горячий. Виталий сел рядом, стал крутить ложкой сахар.
— Пять лет назад я вам на машину добавила сто восемьдесят тысяч, — без предисловий начала Валентина Степановна. — Вы помните? Когда Артёму только три исполнилось.
Виталий кивнул, но неуверенно, будто пытался восстановить в памяти подробности.
— Теперь ваша очередь, — продолжила она, выпрямившись ещё сильнее. — Продавайте машину. На деньги купите мне холодильник и стиральную машину.
Злата поперхнулась, закашлялась. Резко поставила стакан — он звякнул о блюдце.
— Как продавать машину? — её голос дрогнул. — А как же работа? Дети везде надо возить?
— Молодые могут на общественном транспорте, — свекровь отмахнулась, как от назойливой мухи. — А старым техника нужнее, чем машина.
Виталий молчал, уставившись в пол. Злату охватила злость — сидит, как камень, не заступается.
— Валентина Степановна, — выговорила она спокойно, но твёрдо, — без машины я потеряю почти половину клиентов. Это восемнадцать тысяч в месяц — минимум.
— Найдёшь других, — фыркнула та. — А я живу на пенсию, после операции на суставе в долгах. Полгода назад кость срастить пришлось — титановые пластины ставили.
Она указала на костыль у дивана, покачала головой с видом человека, измученного несправедливостью жизни.
— Мне срочно нужны холодильник и стиральная машина. Соседка Тамара говорит — сейчас всё дорого. Даже за старую технику — не меньше ста тысяч. Без холодильника продукты портятся, без стиралки — в тазу стираю, как в прошлом веке.
Наконец Виталий поднял голову.
— Мам, может, возьмём технику в рассрочку? Или подберём что-то подешевле?
Свекровь резко стукнула костылём по полу — звук прозвучал, как удар.
— Какая рассрочка на мою пенсию в пятнадцать тысяч? — наклонилась она вперёд. — Вы машину продадите за шестьсот пятьдесят, купите мне технику — сто двадцать, остальное себе оставите. Всем хорошо.
Тон был окончательным, без пространства для возражений. Злата встала, взяла сумку.
— Мы подумаем.
— Думать не надо, — и она тоже встала, упершись в костыль. — Я помогала вам, когда было тяжело. Теперь ваша очередь.
Виталий потянулся к её руке, но она резко отстранилась.
— До свидания, — сухо сказала Злата и направилась к двери.
В машине царила тишина. Виталий завёл двигатель, руки слегка дрожали. Отъехали от дома, остановились на светофоре.
— Она не шутит, — сказал он тихо.
Злата смотрела в окно на прохожих.
— Она не шутит — она требует. — Голос был ровным, но в нём чувствовалась сталь. — Мы не обязаны покупать ей технику за счёт своей жизни.
Виталий резко затормозил на жёлтый.
— Но она действительно помогала тогда…
Злата повернулась к нему.
— Помогала? — тихо, но резко спросила она. — Это был не подарок, Виталий. Это был расчёт. Ты это понимаешь?
Светофор загорелся зелёным. Он тронулся, не проронив ни слова до самого дома. Припарковался у подъезда, заглушил двигатель. Они сидели несколько минут, не выходя.
— Возможно, ты права, — наконец вымолвил он. — Но как сказать «нет» матери?
— А как сказать «нет» жене и детям? — Злата открыла дверцу. — Вот и решай.
Поднялись в квартиру молча. Дети бросились навстречу, обнимали. Соня потянула маму за рукав:
— Что бабушка хотела?
— Хочет, чтобы мы продали машину и купили ей холодильник, — сказала Злата, вешая куртку.
Артём округлил глаза.
— А как мы тогда в секцию доедем? Там же за городом.
— Не знаю, — Злата прошла на кухню. — Спроси у папы.
Виталий опустился на корточки перед детьми.
— Бабушка болеет, ей техника нужна. А мы пока… подумаем.
Ужин прошёл в тишине. Виталий ковырял вилкой картошку, почти не ел. Дети жевали макароны, поглядывали на родителей.
— Пап, а почему бабушка сама не купит? — спросила Соня.
Злата бросила взгляд на мужа. Тот отложил вилку.
— После операции у неё нет денег. Пенсия маленькая.
— А у нас есть? — Артём накрутил макаронину на вилку. — Мама говорила, что мы копим на отпуск.
Злата встала, начала убирать тарелки. Посуда звенела громче обычного.
— Закончили? Идите смотреть мультики.
Когда дети ушли, Злата достала тетрадь, калькулятор и разложила чеки на столе. Виталий сел напротив, крутил телефон в руках.
— Считаю бюджет, — сказала она, не отрываясь от цифр. — Без машины потеряю клиентов на выезде. Останется только салон — двадцать тысяч вместо тридцати восьми. Твоя зарплата — тридцать пять. Итого — пятьдесят пять тысяч на четверых.
Виталий положил телефон.
— Это восемнадцать тысяч разницы…
— В месяц, — поправила она. — За год — двести шестнадцать тысяч. А машину продадим за шестьсот пятьдесят.
— Может, возьмём кредит? — пробормотал он.
— На что? — Злата посмотрела на него. — У нас уже ипотека — двадцать пять, твоё заочное — пять, кредит на машину — восемь. Ещё один потянем?
В этот момент телефон зазвонил. Виталий глянул на экран, нахмурился.
— Мама.
Злата кивнула, продолжая считать. Он ответил, прижав трубку плечом.
— Да, мам.
— Виталий, я в магазин заходила, — голос свекрови был слышен даже Злате. — Цены уточнила. Холодильник — восемьдесят, стиралка — сорок пять. Дешевле — качество хуже, консультант подтвердил. Всего — сто двадцать пять тысяч.
Он взял ручку, быстро записал цифры на салфетке.
— Мам, мы пока не приняли окончательного решения…
— Решать нечего! — голос свекрови резко стал жестче. — Завтра с утра выставляйте машину на продажу. К выходным деньги должны быть.
Злата встала, протянула руку. Виталий неуверенно передал телефон.
— Валентина Степановна, — сказала она спокойно, но твердо. — Машину мы продавать не будем. Можем помочь — тридцать тысяч на технику, но только в рассрочку. Больше мы физически не потянем.
В трубке повисла тишина. Потом — тяжелое дыхание.
— Значит, мне уже всё равно, — голос дрожал, на грани слез. — Я, старуха, вам не нужна. Вы на своей машине катайтесь, а я тут как-нибудь…
— Валентина Степановна, пожалуйста…
— Не называйте меня больше так! — оборвала она. — Для вас я больше не мать. Я — никто.
Гудки. Злата положила трубку на стол, посмотрела на мужа. Он сидел, опустив голову, бессмысленно крутил ручку между пальцами.
— Она плачет, — тихо произнёс он.
— Она давит, — поправила Злата. — Это манипуляция. Хочет вину на нас повесить.
— А может, всё-таки помочь? — Виталий поднял глаза. — Машину не продавать, но возьмём небольшой кредит?
Злата села, подвинула калькулятор.
— Сто двадцать пять тысяч под пятнадцать процентов — это около четырёх с половиной тысяч в месяц на три года. У нас и так все деньги расписаны. Останется только на еду и проезд.
Виталий провёл ладонью по лицу.
— А если взять б/у технику? Дешевле будет.
— Тогда через полгода она снова скажет: «Сломалась, купите новую». — Злата закрыла тетрадь. — Валентина Степановна привыкла, что ей помогают. Но у нас своя семья. Свои дети. Свои обязательства.
Из комнаты донеслись детские голоса — спор из-за пульта. Виталий встал, пошёл улаживать. Злата осталась за столом, смотрела на цифры в блокноте.
Тридцать восемь тысяч — её доход. Минус ипотека, коммуналка, еда, одежда, учеба мужа. В итоге — еле-еле остаётся на мелочи. Если взять ещё один кредит — ноль. Если продать машину — потерять работу. Ни того, ни другого быть не может.
Виталий вернулся, опустился на стул.
— Дети спрашивают — поедем ли на дачу к твоим на выходных?
— Не знаю, — Злата убрала бумаги в папку. — Без машины — никуда.
— Злат…
— Что «Злат»? — Она резко повернулась. — Твоя мать решила за нас, как жить. Без разговора, без компромиссов. Продать машину — и всё. А как мы будем добираться, как работать, как возить детей — ей не интересно.
Виталий молчал, смотрел в стол.
— Она старая… и больная…
— И поэтому может требовать всё? — Злата встала. — Виталий, мы с тобой — семья. У нас двое детей. У нас мечты. А она требует, чтобы мы всё это положили к её ногам.
Она вышла в спальню. Виталий остался сидеть, в руках держал телефон. На экране всё ещё горел номер матери.
Прошла неделя. Виталий дважды набирал мамин номер — и каждый раз отменял вызов. Злата видела, ничего не сказала. Дети каждый день спрашивали: «Когда к бабушке поедем? Почему она не звонит?» — и каждый раз слышали одно и то же: «Бабушка занята», «Позже съездим».
В субботу Соня разрыдалась — требовала поездки к бабушке, как обещали. Лежала на полу, кричала, что все взрослые лгут. Виталий смотрел на неё, потом на жену.
— Может, всё-таки съездим? — тихо спросил он, когда дочь успокоилась.
— Она не отвечает на звонки, — сказала Злата, убирая игрушки. — Сама разорвала связь. Пусть сама и решает, когда восстановит.
— Она обижена…
— А мы должны всю жизнь жить под её обиды?
Виталий промолчал. Вечером курил на балконе дольше обычного.
Через месяц молчания он не выдержал. Приехал к матери один — в субботу утром. Стоял под дверью, звонил в домофон. Через полчаса — слабый голос в ответ:
— Кто?
— Мам, это я. Виталий.
Долгая пауза. Наконец — щелчок замка.
Валентина Степановна открыла, опираясь на костыль. Похудела, лицо осунувшееся. В квартире стоял кисловатый запах — продукты портились без холодильника.
— Проходи, — сказала она сухо, без объятий.
На балконе стояли тазы — с молоком, мясом, йогуртами. Холодильник молчал — окончательно сдох. На кухне — хлеб, банка тушенки, чай в гранёном стакане.
— Мам, как ты живёшь? — Виталий сел, руки положил на колени.
— Как видишь, — пожала она плечами. — Каждый день покупаю молочку, мясо тоже. В тазах на балконе держу, пока не съедим. Стирку ношу к Тамаре, соседке, она не отказывает.
Он смотрел на тазы, на костыль у стены, на её руки — сухие, покрасневшие от стирки.
— Может, поговорим? Найдём какой-то выход?
— О чём говорить? — она налила ему чай. — Вы уже всё решили. Машина вам дороже матери.
— Мам, это не так…
— А как? — она посмотрела прямо в глаза. — Я тридцать лет на заводе, чтобы вам помочь. Дала тебе деньги на машину, когда у меня самой еле хватало. А теперь, когда мне помощь нужна, вы отворачиваетесь.
Виталий молчал. Ложка в стакане кружилась сама собой. Она была права — отчасти. Но и Злата была права — тоже.
— Мам, мы готовы помочь. Только не так, как ты хочешь.
— Как?
— Злата согласилась дать тридцать тысяч. На стиральную машину — хватит. А холодильник… может, б/у найдём, но в хорошем состоянии?
Она долго молчала, смотрела в окно. Потом кивнула.
— Позови её. Поговорим.
На следующий день приехали вместе. Злата молча осмотрела квартиру — тазы, сломанную технику, запах. Виталий заносил продукты: молоко, хлеб, мясо, овощи.
— Валентина Степановна, — сказала Злата, садясь за стол. — Принесли тридцать тысяч наличными. На стиральную машину хватит.
Свекровь взяла конверт, пересчитала молча.
— А холодильник?
— По «Авито» поищем б/у, но в хорошем состоянии. Затратим ещё двадцать-тридцать. Я сам привезу, подключу, — сказал Виталий.
Она кивнула, убрала деньги в шкатулку.
— Ладно. Спасибо.
Благодарность была сдержанной, почти формальной. Злата поняла — что-то изменилось. Больше не будет давления, требований, попыток управлять их жизнью. Помогают — да. Но на своих условиях.
— Дети спрашивают, когда к бабушке приедут, — сказала Злата, вставая. — Может, в воскресенье? С тортом?
— Конечно, — свекровь поднялась, опираясь на костыль. — Внуков всегда рада видеть.
Прощались сдержанно — без объятий, без тёплых слов. В машине Виталий завёл мотор, посмотрел на жену.
— Как думаешь, правильно поступили?
— Правильно, — ответила Злата, пристёгиваясь. — Помогли. Но не сломали себя.
Ехали домой в тишине. За окном — город, люди, обычная жизнь. Дома их ждали дети, ужин, новые дни.
Злата посмотрела на мужа — он вёл машину сосредоточенно, руки на руле больше не дрожали. Хорошо, что у них есть эта машина. Хорошо, что они не поддались. Хорошо, что сумели найти баланс — между долгом и семьёй, между жалостью и разумом.
— Завтра к клиентке на другой конец города, — сказала она, доставая телефон. — Записала ещё троих на следующую неделю.
Виталий кивнул, плавно затормозил на светофоре.
Жизнь шла дальше — с границами, с выбором, с пониманием, что семья — это не только кровь, но и уважение. И это было правильно.
