«Четверо детей?! Забирай их и проваливай! Я не намерен с этим мириться!» — выпалил супруг.
— Ты произвела на свет четверых? Забирай их и выкручивайся сама, это уже чересчур! — заявил мне муж, едва переступив порог.
Я смотрела на него, не мигая. В голове была пустота. Четыре крошечных тельца в самодельных люльках казались нереальностью. Четыре дыхания, слабых, как трепет крыльев бабочки.
Родовая деятельность продолжалась 18 часов. Мерцающий свет больничных ламп. Крики акушерок. Мой вопль, разрывавший границу между жизнью и смертью.
Когда появился первый малыш — Петя — я думала, что это конец пути, провалилась в забытьё, хоть и знала, что последуют ещё. Но за ним появилась Маша. Потом Лена. И, наконец, Олег.
Сергей стоял у входной двери нашего дома, не снимая верхней одежды. В руке — бутылка. Капли от неё падали на потёртый пол, но мне было абсолютно всё равно.
— Я не договаривался на такое, — продолжил он, избегая взгляда на детей. — Я хотел нормальную семью. Не… это.
«Это» — были наши отпрыски. Наша плоть и кровь. Наши глаза, носы, пальцы.
Деревенские женщины рожают по двое — уже событие. Трое — тема для разговоров на долгие годы. Четверо…
— Как ты собираешься их прокормить? — Сергей нервно провёл рукой по волосам. — Где брать средства? Кто будет за ними ухаживать?
Я молчала. Дети спали. Мир сузился до маленькой комнаты с четырьмя колыбелями, сделанными моим отцом за одну бессонную ночь.
— Таня, ты слышишь? — он повысил тон.
— Ты знал и был готов, а теперь говоришь такое? Уходи, — тихо произнесла я. — Просто исчезни.
Сергей замер. Потом покачал головой:
— Ты спятила. Четверо детей. Боже мой. Я до последнего не верил в это.
Он закрыл за собой дверь. Не хлопнул. Тихо, будто извиняясь. Но этот мягкий щелчок замка прозвучал как выстрел. Мир не рухнул. Он просто преобразился.
Я стояла у окна, наблюдая, как его силуэт растворяется в сумерках. Сергей шёл быстро. Спина прямая. Ни разу не обернулся.
Первой пришла Галина, соседка. Без слов взяла веник, смела пепел, затопила печь. Потом появилась Нина Петровна, бывшая учительница.
Села у колыбели, начала напевать. К вечеру подтянулись другие женщины. Кто-то принёс суп, кто-то пелёнки.
— Выдержишь, девочка, — сказала баба Клава, самая пожилая в деревне. — Не ты первая, не ты последняя.
А ночью я осталась одна. Дети спали. В доме было так тихо, что я слышала, как пульсирует кровь в висках. На столе — четыре свидетельства о рождении. Четыре имени.
Я не плакала. Слёзы застыли где-то внутри. Вместо них появилась решимость — твёрдая, как скала.
Позвонила отцу. Три гудка.
— Тятя, — сказала я. — Он ушёл.
Пауза. Тяжёлое дыхание.
— Приеду завтра, — просто ответил он.
В ту ночь я дала себе обещание. Глядя на их крошечные тела, на пальчики, сжатые в кулачки, на полуоткрытые во сне ротики.
— Я справлюсь, — прошептала я. — Ради вас. Ради того, что почувствовала, когда впервые услышала ваши голоса. Вы стоите всей боли мира.
Утром приехал отец. Высокий, седой, с глазами цвета выцветшего неба. Посмотрел на внуков. Положил на стол деньги — все, что были.
— Чай будешь? — спросила я.
— Буду, — кивнул он. — А потом дострою ещё одну комнату. Зимой с четырьмя будет тесно.
Так началась наша жизнь. Без Сергея. Без жалости к себе. С любовью, которая расцветала, как яблоня за окном — упорно, несмотря ни на что.
Детство моих четверых текло, как река — иногда бурно, иногда спокойно, но всегда наполняя берега жизнью.
Отцовский дом на краю деревни стал нашим убежищем.
— Не годится детям расти без бабушкиных сказок, — сказала моя мама, обнимая каждого.
Дети росли, словно подсолнухи — все в разные стороны, но к одному солнцу. Маша — стройная, мечтательная, с серыми глазами, умела находить красоту во всём.
Петя — крепыш, серьёзный мальчишка, весь в деда, уже в пять лет помогал колоть лучину для растопки.
Лена — самая спокойная, всегда с книжкой, строила убежища для муравьёв.
Олег — непоседливый фантазёр, с постоянно содранными коленками.
Двор наш наполнялся голосами с раннего утра до позднего вечера. То, что раньше казалось невыполнимым, стало привычным делом.
Я научилась готовить на печи, держа младенца на руках. Научилась штопать одежду при тусклом свете, когда все уже спали. Научилась растягивать финансы, как тесто для пирогов — тонко, но чтобы всем хватило. Мой отец — дед Иван для детей — стал их неформальным покровителем. Никогда не нянчился, не лебезил, но всегда был рядом. Молчаливый, основательный, как могучий дуб у реки.
— Пойдемте, орлята, — говорил он по субботам, собирая внуков. И вёл их в лес, на рыбалку, в поле — учить житейской мудрости.
Однажды они вернулись под вечер, перемазанные глиной и увешанные ветками.
— Что это? — спросила я, встречая их у калитки.
— Корни, мама, — серьёзно ответил Петя. — Дед говорит, надо пускать прочные корни. Тогда никакая буря не страшна. Поэтому мы обмазались землёй.
Позже они посадили яблоневый ряд вдоль дороги к дому. Четыре молодых деревца — для каждого своё. Как символ, как обещание.
Бабушка Мария, моя мама, стала хранительницей нашего очага. Круглая, мягкая, пахнущая выпечкой, она умела превращать будни в праздники. — А сегодня у нас что? — спрашивали дети каждое утро.
— А сегодня у нас день синицы! — отвечала она. — Или день первого снега, или день орехов.
И сразу же рождалась традиция, сказка, игра, связанная с этим выдуманным торжеством. Дети верили — искренне, полностью. Финансы… Да, с финансами было нелегко. Когда дети подросли до трёх лет, я начала работать на почте — полдня, пока бабушка присматривала за ними.
По ночам шила детям одежду, расписывала старые свитера яркими узорами, чтобы никто не догадался — переделанные. Отец мой тоже трудился, поэтому на еду хватало.
Был у нас огородик — небольшой, но щедрый. И куры, и две козы, которых дети звали Звезда и Ромашка. Молока хватало и себе, и соседям на продажу. Детские вопросы об отце неизбежно возникали. Первой спросила Лена, когда ей исполнилось пять.
— Мама, а где наш папа?
Я замерла тогда, отложила недоштопанный носок. Что сказать? Как объяснить предательство, не разрушив детскую веру в людей? — Он был слишком слаб для такой любви, — ответила я. — Испугался. Но мы с вами — сильные.
— Как дубы? — уточнил Петя.
— Как дубы, — подтвердила я.
Они приняли это объяснение с удивительной мудростью. Без горечи, без обиды. Просто как факт жизни — где-то живёт человек, который мог бы быть с ними, но выбрал другой путь.
Наш дом стал не просто постройкой — а маленькой страной со своими законами и обычаями.
У нас были свои ритуалы — вечернее чтение книг, воскресные блины, четверговые прогулки к реке.
Была своя экономика — каждый выполнял работу по силам. Была своя дипломатия — мирное решение конфликтов за большим столом.
А главное, у нас была любовь — не сентиментальная, не из книжек, а настоящая. Та, что проявляется в мозолях на руках, в недосыпах, в способности делить последний кусок на пятерых. Однажды мы узнали, что Сергей женился в соседнем районе. Дети восприняли новость спокойно. Как-то услышали разговоры, хоть и никогда не видели отца.
— У него теперь другая семья? — спросил Олег.
— Да, — ответила я.
— Бедный, — вдруг сказала Маша. — У него только одна семья, а у нас — мы все.
Двадцать пять лет пролетели, как один вздох. Дети выросли, разлетелись по городам, но наш дом остался сердцем, куда они возвращались снова и снова. Маша стала дизайнером. Её светлые идеи превращались в интерьеры, от которых — по словам заказчиков — становилось теплее жить.
В ней проявилась бабушкина душа — создавать уют из ничего. Петя выучился на инженера, строил мосты. Основательный, как дед, он считал, что соединять берега — лучшее, что может делать человек.
Лена, наша тихоня, поступила в медакадемию. «Хочу лечить», — сказала она в выпускном классе, и с тех пор не свернула с пути.
А Олег, вечный выдумщик, стал учителем литературы. «Лучший способ остаться вечным ребенком», — смеялся он.
А я? Я была просто мамой. Для четверых. Для девяти внуков, что появились потом. Для соседских детей, которые прибегали на запах свежего хлеба. Отец состарился незаметно. Сначала появились морщины у глаз — глубокие, как речные протоки.
Потом серебристые нити в волосах — уже не отдельные прядки, а целые участки. Походка стала неторопливее, но осанка оставалась прямой, величественной.
Он ушёл тихо, во время сна. За день до этого мы все собрались — случайно совпало, что дети приехали одновременно.
Помню, как он сидел на веранде, наблюдая за внуками, резвящимися в саду.
— Хорошо вышло, Таня, — произнёс он мне. — Правильно.
Я тогда не знала, что это прощальные слова.
Ночью он покинул этот мир. Без боли, без страха. С лёгкой улыбкой, говорила мама, обнаружившая его утром. Будто увидел что-то прекрасное перед концом.
Провожали его всей деревней. Молча стояли мужчины, знавшие его полвека. Плакали женщины, которым он помогал чинить крыши и колоть дрова. Дети держались вместе — плечом к плечу, четверо, такие похожие и такие разные. У свежего холма, когда люди начали расходиться, они достали саженец кедра.
— Дед говорил, — произнёс Петя, разминая в руках комок земли, — кедр живёт триста лет, растёт триста лет и потом ещё умирает триста лет.
— Почти вечность, — добавила Лена, вытирая слёзы.
Они посадили дерево вместе, как когда-то сажали яблони с дедом.
— Помнишь, как он учил нас ловить раков? — спросил Олег, когда мы возвращались домой.
— А помнишь, как мы с ним плот на речке строили? — подхватил Петя.
— А как он рассказывал нам о созвездиях, — добавила Маша.
— И про медведя, которого встретили в малиннике, — улыбнулась сквозь слёзы Лена.
Воспоминания текли потоком — бесконечной чередой историй, где дед был героем, наставником, другом. После похорон дети разъехались — работа, семьи, обязанности. Дом опустел. Мы с мамой остались вдвоём. Она стала полностью седой, но взгляд оставался ясным, руки — тёплыми.
— Вот ведь как бывает, — сказала она мне однажды вечером. — Сергей считал, что жена с четырьмя детьми — это конец жизни. А вышло — целый мир.
Через пять лет не стало и мамы. Она ушла во сне, как и отец. И снова собрались дети, снова звучали истории — теперь о бабушке Марии, о её сказках, о праздниках из ничего. Я осталась одна в большом доме. Но ненадолго.
Олег развёлся и вернулся с маленькой дочуркой. Потом Петина супруга прислала их старшего к нам на время — «набираться деревенской силы». Маша с мужем купили дом по соседству.
На летние каникулы Лена отправляла своих двойняшек «к бабушке на парное молоко».
И снова, как двадцать лет назад, наш двор наполнился голосами. Новое поколение собирало ягоды с тех самых кустов, что посадили их родители. Взбиралось на крышу сарая. Пряталось в высокой траве. Строило шалаши и крепости. И только иногда, в тихие вечера, сидя у окна, я ловила себя на мысли: «Он ушёл тогда, оставив мне четверых. Думал, что я не справлюсь. Боже, как же мы справились».
Кедр рядом с могилой отца набирал силу, тянулся к небесам. А дом наш с каждым годом словно становился просторнее — вмещая в себя новые истории, новые жизни, новую любовь.
Однажды летом, когда все снова собрались вместе, мы сидели на веранде — большой круг из детей, внуков, их супругов. Звенели бокалы, звучал смех. Кто-то рассказывал истории, кто-то играл на гитаре. Соседи заглядывали на огонёк. Я смотрела на них — моих красивых, сильных, счастливых — и вдруг поняла: это и есть настоящее богатство.
Не золото, не карьера, не слава. А полный дом людей, которые знают свои корни и умеют любить.
— Бабушка, — спросил меня младший внук, забравшись на колени. — А правда, что наша семья самая большая в деревне?
— Правда, — сказала я, глядя на звёзды, проступающие в летнем небе. — И самая крепкая.
