Стыдоба на весь колхоз
Валентина Ивановна сидела на деревянной скамье у крыльца, отмахиваясь от зноя свернутой газетой. Нестерпимая жара висела в воздухе, август выдался поистине адским. Надоедливые комары, клубы пыли от трактора, гудящего где-то за полем, и едкий дымок от соседского костра — всё это слилось в густую, удушливую смесь. Она бросила взгляд на калитку и снова тяжело вздохнула — ей не верилось, что Маринка действительно появится. Да ещё и с этим самым «женихом из-за океана». И зачем, спрашивается, ей понадобился этот заграничный проходимец?
— Марфа, — окликнула она соседку через забор, — ты в курсе, что моя вытворяет?
— Что такое? — Марфа вынырнула из-за кустов смородины, глаза округлились, словно блюдечки. — Опять что-то натворила?
— Замуж собралась. За темнокожего!
У Марфы от изумления едва не выскользнуло из рук ведро.
— Какого такого?
— Я сама чуть в обморок не грохнулась, когда услышала! Позвонила, заявляет: «Мама, у меня теперь женишок. Прямо из Африки». Вот тебе и родная кровиночка…
— Ну… Африка так Африка… Может, хоть состоятельный?
— Богатство её, видите ли, не прельщает. Любовь у неё, понимаешь! Вся в отца — тот тоже по чувствам женился, а потом всю жизнь в кредитах жил. И теперь этот… Как его… Джеймс! Ну разве это имя? У нас, что, своих мужчин не осталось?
Валентина плеснула водой из ведра на тропинку, чтобы прибить пыль, и снова опустилась на лавку. На душе у неё было неспокойно. Она одна поднимала Марину — муж, Сергей, ушёл рано, сердце подвело — шутка ли, в сорок два года. С тех пор и пошла их жизнь втроём: она, дочь да бесконечные заботы. Учила, воспитывала, за руку в школу водила. И вот награда — везёт жениха, да ещё такого, что на всю округу пересуды пойдут.
Деревня у них была небольшая, но языки у людей — острее косы. Валентина знала, что Марфа не удержится, а там и остальные подхватят. Уже завтра весь посёлок будет судачить про Джеймса.
— Я, Марфа, ей так и сказала: «Ты вообще в здравом уме? Нас на всю округу опозорить решила?» А она мне в ответ — мол, теперь другие времена, и ей всё равно, кто что болтает. Молодёжь, с них какой спрос.
Марфа фыркнула:
— А может, и к лучшему. Вдруг парень ничего себе. Ты его на картошку отправь, тогда и поймёшь, чего он стоит.
— Да я его близко к грядкам не подпущу, — проворчала Валентина.
Вдали раздался гудок — подошёл автобус из райцентра. Валентина сбросила фартук, вытерла ладони и быстрым шагом направилась к калитке. Неужели Маринка приехала?
На остановке стояли две бабы с авоськами, мужик, пьяный в стельку, и… Маринка. А рядом с ней — высокий, как молодая сосна, темнокожий парень с ослепительной улыбкой. Валентина едва не перекрестилась. Не мираж, настоящий! Они обнялись с Мариной, он протянул Валентине руку и, что удивительно, на чистом русском произнёс:
— Здравствуйте, Валентина Ивановна. Меня зовут Джеймс.
Она пожала его ладонь, но без радушия, чисто формально. Его улыбку проигнорировала. По деревне уже шли перешёптывания, а проходящие мимо к тётке Глаше за сметаной — так и вовсе глазели, будто перед ними не люди, а представление.
— Пошли, — кивнула она дочери. — Дорогу, надеюсь, не забыли?
— Мама… — начала Марина, но тут же замолчала, уловив в голосе матери похоронные нотки.
Дом у Валентины был крепкий, с просторной верандой и ухоженным палисадником. Всё сделано её руками. Джеймс разулся у порога, почтительно поклонился иконе в углу, а Валентина лишь искоса наблюдала: уж не переигрывает ли? За ужином он ел жареную картошку с лучком и сальцем, хвалил, мол, очень вкусно, а Валентина примечала, как он осторожно ковыряет вилкой, будто пытаясь понять, что перед ним — сало или кусок мыла.
— А у вас, в Африке, картошку-то хоть сажают? — спросила она, прищурившись.
— Я из Нью-Йорка, Валентина Ивановна. У нас чаще рис едят.
— Ну так и ешь свой рис, — пробормотала она. — У нас на столе — картошка, сало да квашеная капуста.
Марина нервно закатила глаза, а Джеймс лишь улыбался, будто не замечая её колкостей.
— Завтра на огород отправишься, — заявила Валентина. — Покажешь, как ты к работе привык. У нас тут не небоскрёбы.
— Конечно, с радостью! — он поднял большой палец вверх.
«Посмотрим», — подумала про себя Валентина.
На следующее утро она разбудила Джеймса в шесть. Марина ворчала, мол, слишком рано, но мать её резко оборвала:
— У нас, если хочешь в семью вписаться, трудиться надо. У нас не санаторий.
На огороде Джеймс вспотел уже через полчаса. Мотыгу держал, словно смычок. Валентина наблюдала, как он ковыряет землю, и хмыкала: ладно, хоть не ломает.
К полудню Джеймс уже снял рубаху, демонстрируя мускулатуру, способную позавидовать быку, и соседки за оградой — одна другой:
— Гляди-ка, Галочка, а зять у Валентины что надо. Крепкий. На вид вроде душевный…
Валентина всё прекрасно слышала. И хотя старалась не подавать виду, внутри мелькнула маленькая искорка — может, и вправду не всё так печально?
Но в деревне сплетни расползались, словно туман. Вечером у лавки Петровна выпалила напрямик:
— Валентина, тебя возят в город, а ты домой приводишь чернокожего. Позорище!
— А ты лучше пригляди за своим Васей, он под твоим носом в картишки продулся, — отрезала Валентина, но внутри всё сжалось. Стыд. Позор на всю округу.
А дома Джеймс мыл полы и мурлыкал «Катюшу». У него был удивительно приятный голос.
Валентина закрыла за собой дверь и долго смотрела в окно, где закат окрасил небо в багряный цвет. Внутри гудело: страх, обида, тревога. Она не знала, как быть. Но понимала одно — деревня не простит. Либо потеряет дочь, либо уважение. А возможно, и то, и другое.
На третьи сутки пребывания Джеймса в селе Валентина начала замечать необычное: парень оказался не промах. Трудился, не ленился. Утром сам убрал коровник, потом напилил дров, а вечером отправился с дедом Ваней на пруд за рыбой. Валентина даже растерялась, когда дед вечером сказал:
— Твой зять, Валентина, достойный мужик. Сети чинит — лучше наших молодых. И уха у него выходит — просто загляденье.
Она отмахнулась: мол, дело не в ухе. Но внутри что-то шевельнулось. И тут же — звонок от Клавдии Петровны, главной сплетницы деревни:
— Валентина Ивановна, а вам не страшно? Они ведь… ну… другие. У нас в селе свои порядки. А вдруг завтра у вас появятся внуки — смугленькие.
Валентина стиснула зубы.
— Клавдия, внуки — мои, не твои. Приглядывай за своим Павлом, а то он, глядишь, на Веру заглядывается, у которой муж на вахте.
— Вот так ты! — возмутилась та. — Да тебя бы в советское время…
— Так у нас уже не советское время. Теперь каждый сам за себя.
Повесила трубку. Сердце колотилось, будто барабан на празднике. И всё равно — обида в душе.
За обедом сидели втроём. Джеймс аккуратно нарезал хлеб, Марина положила ему в тарелку борща. Валентина молчала, ковыряя вилкой.
— Мама, ну почему ты постоянно злишься? Он тебе что плохого сделал?
— Пока ничего, — проворчала она. — Но ты же знаешь, у нас тут… не как в городе. Люди не поймут.
— А я не для людей замуж выхожу, а для него. Мне важно, чтобы ты это приняла. Ты всегда говорила: «Будь счастлива». А теперь, когда я счастлива, тебе это не по душе.
— Марина, счастье — это не игры и пляски. Это дом, огород, нормальный муж, дети. А у тебя — Америка в голове, а у нас тут дрова колоть и воду носить.
Джеймс поднял голову.
— Валентина Ивановна, я не боюсь работы. Я люблю Марину, я хочу, чтобы вы не волновались. Я здесь ради неё.
— А ты знаешь, что такое зима в деревне? — строго взглянула она. — Это не рис варить. Это — снег, печка, дрова, руки в кровь от хлопот. Ты уверен, что выдержишь?
— Да. Я привык трудиться.
Валентина встала, бросила тряпку на стол.
— Ладно, поживём — увидим.
Но деревня не унималась. Вечером у клуба собрались «доброжелатели». Подходили к дому Валентины, кто просто глазел, кто перешёптывался. Будто зоопарк устроили. А уж как ребятишки бегали за Джеймсом с криками «чёрный-чёрный» — так и вовсе стало невмоготу.
Марина взорвалась.
— Мама, почему ты молчишь? Почему ничего не говоришь этим людям?
— А что я скажу? — устало ответила Валентина. — Это деревня, Марина. Здесь все всё знают. Молча смотреть — уже подвиг.
— Мне больно! Больно, что ты не на моей стороне!
Валентина ушла на кухню. Плакать не стала, но ком в горле стоял. Словно выбрали — не её. А он чужой, Джеймс, чужой. Хоть и старается, и руки золотые, и по-русски говорит… А всё равно — не свой.
На следующее утро Джеймс вышел на улицу и увидел: забор исписан. Чёрной краской. «Убирайтесь», «Не место вам тут».
Он молча стёр надписи тряпкой, потом взял щётку и вымыл доски. Валентина увидела это из окна. Подошла, долго молчала, а потом спросила:
— Обидно?
— Немного. Но я понимаю.
— Я бы, может, тоже так сделала, будь на их месте. Знаешь… — она помолчала. — Не люди плохие. Просто боятся всего незнакомого.
— Я знаю, Валентина Ивановна. Я не сержусь.
И он улыбнулся.
Улыбка у него была теплая. Как у Сергея, её мужа, когда он втихаря приносил ей цветы с огорода.
Валентина отвела взгляд. А на душе — словно лёд начал трещать. Что-то в ней начало меняться. Но до конца ещё было далеко.
Вечером она пошла в лавку. А у кассы — опять Петровна.
— Ну что, Валентина, почистила забор-то? Понаехали, понимаешь ли. И ведь говорят, в райцентре уже обсуждают.
Валентина посмотрела ей прямо в глаза.
— Ты, Клава, лучше подумай, кто тебе воды принесёт, когда ноги откажут. Твои дети в городе. А мой зять — рядом. И если мне станет плохо — он меня на руках донесёт. А ты в своей злобе останешься одна.
И ушла, оставив Петровну с открытым ртом.
Валентина возвращалась домой и думала: а ведь она права. Джеймс здесь. Он рядом. Не бросил. Помогает, не жалуется. А эти — сплетни, злоба, страхи… Это всё уходит. А семья остаётся.
Но сказать Марине: «Я согласна» — язык не поворачивался.
Ночью не спала. Глядела в потолок. Слышала, как в соседней комнате Джеймс напевал под нос «Очи чёрные». И в груди у неё защемило.
Может, и вправду, счастье — не в цвете кожи, а в том, кто рядом
Деревня погрузилась в тишину к полудню. Солнце палило так нещадно, что даже пес Валентины — Мухтар — забился под крыльцо и дышал, словно паровой двигатель. Джеймс вышел во двор с пустым ведром и направился к колодцу. Валентина, сидя на террасе, наблюдала за тем, как он, скинув рубашку, ловко поднял наполненное ведро и двинулся обратно.
У забора снова шушукались — две старушки, будто призраки, выглядывали из-за кустов сирени.
— Глянь-ка, не сбежал ещё… — Вижу. Ни слова лишнего, ни хамства. А наши мужики… посмотри, Петька опять навеселе.
Валентина услышала эти перешептывания и внутренне усмехнулась. Как быстро меняется ветер в этой деревне.
В тот день ей позвонила глава сельсовета, Галина Степановна.
— Валентина Ивановна, есть разговор. У нас запланировано собрание. Нужно обсудить один вопрос. Про вашего… гостя.
— Он не гость, а мой будущий зять.
— Тем более. Завтра собрание. Не опаздывайте.
Марина, узнав о предстоящей встрече, вспыхнула от возмущения.
— Это же абсурд! Какое судилище? По какому праву они собираются решать, с кем мне быть?
Джеймс обнял её, стараясь успокоить.
Валентина села за стол, уставившись в одну точку перед собой.
— Я пойду. Надо — поговорю. Сколько можно уже молчать.
Марина посмотрела на мать недоверчиво.
— И что ты намерена им сказать?
— Пока не знаю.
Ночь выдалась тяжёлой. Валентина никак не могла уснуть. В голове крутились слова, лица, сцены. Она вспоминала, как Сергей защищал её перед соседями, когда она решила открыть домашнюю парикмахерскую в советские времена — «позор», говорили тогда. А он стоял и отрезал: «Не ваше собачье дело».
На собрании стоял запах пота, табака и затхлого линолеума. Людей набилось битком — не протолкнуться. Валентина заняла место ближе к выходу. Марина с Джеймсом примостились в углу. Галина Степановна открыла встречу официально, зачитала повестку и сразу перешла к делу:
— Друзья, мы здесь потому, что нашему селу не всё равно, кто живёт рядом. У нас свои обычаи, свои принципы. Вот… Валентина Ивановна, уважаемая женщина, приводит к нам чужака. И у людей возникают вопросы.
— Какие именно? — поднялась Валентина. — Конкретно.
— Ну… Различия культурные. Возможно, безопасность. Люди беспокоятся. Особенно после того, как забор исписали.
— Может, тех, кто писал, стоит искать? А не того, кто забор отмывал?
Шум в зале. Кто-то хлопнул в ладоши, кто-то зашикал.
Петровна подскочила со своего места.
— Мы не против любви, но зачем нам это? Вон наши мужики без дела сидят, а она его кормит, поит.
— А ты своего Павлика лучше поищи. Он у Верки третий день ночует, — огрызнулась Валентина. — А Джеймс вот, посмотри, работает. У Матрёны крышу починил, у Вани забор поправил. Кто ещё так делает?
Матрёна поднялась.
— Правильно говорит. Джеймс-то не лодырничает. А кто забор испортил — тот пусть краснеет.
Снова гул, кто-то засмеялся. Джеймс встал, посмотрел на присутствующих:
— Я не враг. Я люблю Марину. Я уважаю вас. Я хочу, чтобы вы узнали меня. Я не чужой, я — такой же человек. Как и вы.
Тишина. Валентина встала рядом с ним.
— Люди, чего вы боитесь? Что я стану счастливее, чем вы? Или что Маринка моя не сопьётся, как ваши дети, а родит нормальных, здоровых внуков? Вам-то какое дело? Или завидуете?
Пауза. Галина Степановна потупила взгляд. Петровна сжала губы.
— Так что, против? Тогда на руках понесу. И пусть попробует кто-то слово сказать.
Зал замер. А потом кто-то хлопнул. Потом ещё. И аплодисменты посыпались.
На улице Марина рыдала.
— Мама, ты… ты на моей стороне.
Валентина прижала дочь к себе.
— Ты моя кровь. А он — твой выбор. Раз ты его выбрала, он теперь и мой. И плевать мне, что скажут другие.
Джеймс стоял в стороне, немного растерянный, но сияющий от счастья. Валентина подошла, взяла его за руку.
— Пошли домой, сынок. Картошка ждать не будет.
Он рассмеялся.
— Да, мама.
И впервые она не вздрогнула, услышав это слово.
Прошёл месяц с того дня, как Валентина встала перед всем селом на защиту дочери и Джеймса. Казалось бы, всё встало на свои места. Но нет — деревня не забыла. Открытых нападок больше не было, заборы не пачкали, но косились молча, словно ждали, когда он споткнётся.
Валентина ловила взгляды, слышала полушёпот за спиной: «Ну что? Живут?» Живут. И ничего. Не рассыпалось село. Пыль так же вьётся над дорогой, козы блеют у Петровны, а у Валентины на грядках помидоры — как на картинке.
Джеймс влился в хозяйство. Стал своим — пусть не для всех, но для неё точно. Печь топил по утрам, сено косил, да и с Мухтаром подружился так, что тот за ним хвостом ходил. Даже научился самогон гнать — дед Ваня обучил. Валентина сначала была в ужасе, а потом попробовала — оказалось, что не хуже, чем у покойного Сергея.
— Мама, мы хотим с Джеймсом остаться здесь, — сказала Марина за чаем. — Я устроилась работать в школу, а он может трудиться на пилораме.
Валентина кивнула.
— Хорошее решение. Дом большой, места хватит. Вон сарай надо будет крышу перекрыть, забор обновить.
— Мы всё сделаем.
— Только учти, Маринка, если у тебя будут дети — сиди дома. Работу всегда найдёшь, а детство у них одно.
Марина улыбнулась. Джеймс подошёл, обнял её за плечи.
— Мама, я уже проверил крышу. Там доски прогнили.
— А чего ты ожидал? Прогнили. Всё здесь сгнило, кроме нас самих.
Смеялись.
На праздник Покрова Валентина отвела Джеймса в храм. Люди поглядывали искоса, кто-то крестился, но никто не решился произнести ни слова.
— Ничего, привыкнут, — прошептала она. — Гляди, какой ты высокий, как свеча. Батюшка обрадуется.
Джеймс поставил свечу за здравие Валентины. Она удивилась, но промолчала.
После службы подошла баба Глаша:
— Валентина, хороший у тебя мужик. Не важно, что он чернокожий, зато душевный.
— Так ведь доброта не по документам оценивается.
Зимой Джеймс впервые увидел настоящий снегопад. Валентина смеялась, наблюдая, как он, словно маленький ребёнок, ловит снежинки ртом.
— Перестань, ещё замёрзнешь!
— Я наслаждаюсь! У нас такого чуда нет!
Он слепил снежную фигуру у ворот и назвал её Валя. Мухтар сидел рядом, словно страж.
Весной Марина сообщила, что ждёт ребёнка. Валентина молча обняла дочь. Ночью она долго не могла уснуть. Потом поднялась, вышла на крыльцо и взглянула на звёзды.
— Серёга, слышишь, я стану бабушкой. Ты там следи, чтобы всё было хорошо. Ангела бы нам на порог…
Малыш родился летом. Крепкий, здоровый, как поросёнок. Кожа смуглая, глаза тёмные, как у Джеймса. Валентина впервые взяла его на руки и поняла — всё. Он её. Их.
Утром пришла Петровна. Валентина напряглась, но та принесла банку варенья.
— Это тебе. Внук же.
— Спасибо. Зайдёшь чаю попить?
— Зайду.
На осенней ярмарке Джеймс продавал изделия из дерева, которые научился вырезать у плотника. Раскупали моментально. Подходили и хвалили. Один мужчина сказал:
— Ну, Валентина, такого зятя ещё поискать придётся.
Она только кивала, а внутри царило спокойствие.
Вечером, сидя на лавочке, Валентина наблюдала, как Джеймс играет с внуком. Марина вязала неподалёку.
— Джеймс, — произнесла она. — Ты теперь наш. И спасибо тебе, что остался.
Он улыбнулся.
— Я люблю вас. Это мой дом.
Валентина вздохнула. Птицы замолкли. Спокойствие.
— Дом… — повторила она. — Это не забор и не сплетни. Это вот — вы. Мы. Всё остальное — просто ветер.
И ей впервые за долгое время стало легко.
