Муж не платил алимeнты, и я отвезла детей жить к нему и его девице.
Я замерла на пороге его квартиры, крепко держа за руки наших малышей. Их маленькие ладошки были горячими и влажными, пальчики судорожно сжимали мои, словно боялись, что, отпустив, потеряют меня навсегда.
Дети глядели на меня широко распахнутыми глазами — наполненными тревогой и непониманием. Я изо всех сил старалась скрыть дрожь в голосе, не позволить чувствам вырваться наружу в последний момент.
Дверь приоткрылась, и он появился перед нами — в домашней одежде, с растрепанными волосами и выражением лица, которое говорило о том, что его визит явно был неожиданностью. Дети застыли, ожидая дальнейшего развития событий.
— Раз ты отказываешься платить алименты, — мой голос звучал твёрдо, почти безэмоционально, — тогда вот они, твои дети. Воспитывай сам. Если считаешь это несправедливым, теперь у тебя есть возможность показать, насколько ты прав.
Он растерянно моргнул, переводя взгляд с меня на детей. Открыл было рот, но так и не смог ничего сказать. В его глазах читались смешанные эмоции: возмущение, недоумение и даже проблеск страха.
— Мамочка, — прервал тишину младший, дергая меня за рукав. — Мы остаёмся здесь?
Я опустилась перед ними на корточки, обняла их обоих, прижав к себе как можно крепче. Мои пальцы легли на их плечи — это был прощальный жест, попытка передать всю свою поддержку. Слезы предательски щипали глаза, но я не могла позволить себе слабость. Поднявшись, я глубоко вздохнула.
— Всё будет хорошо, — произнесла я спокойно, хотя внутри всё протестовало против этих слов. — Папа теперь будет заботиться о вас.
Я развернулась и сделала шаг назад, чувствуя, как сердце сжимается от боли. Я представляла эту ночь, его первую с детьми, и не знала, справится ли он. Но я была уверена в одном: если сейчас сдамся, то всю жизнь буду бороться за каждую копейку, за каждый новый свитер и за каждый продукт на столе.
Неделя пролетела. Затем вторая. Каждые выходные я забирала детей, проводила с ними время, звонила им вечерами. Их голоса звучали бодро, иногда даже радостно…
Он старался казаться идеальным отцом. Присылал фотографии, где они играют в настольные игры, рассказывал, как ходили в парк, как его новая спутница печёт для них пироги. Это было своего рода демонстрацией — чтобы показать, какой я плохой родитель, а он отличный. Но я понимала, что все эти усилия даются ему с огромным трудом.
Сначала мне казалось, что он действительно справится. Возможно, я ошибалась? Может быть, он хороший отец?
Но когда месяц подходил к концу, он позвонил мне среди ночи. Его голос был дрожащим, сбивчивым, полным усталости и беспомощности.
— Забери их… — слова давались ему с трудом, будто каждое из них требовало невероятного усилия. — Я не могу больше… Я не понимал, как это тяжело… Я согласен платить алименты. Просто забери их, ради бога.
Я молчала. Сколько ночей я представляла этот момент? Сколько раз репетировала этот разговор в своей голове? Но когда он действительно произошёл, я не испытала ни удовлетворения, ни радости. Только глухую усталость.
На следующее утро я приехала. Когда дети увидели меня, они бросились ко мне, вцепившись в мою одежду так, словно боялись, что я снова исчезну. Их тела дрожали, они вжимались в меня всем своим существом.
Я не стала расспрашивать их о пережитых днях. Они выглядели здоровыми, аккуратными. Но один взгляд на его лицо, уставшее и осунувшееся, на потемневшие круги под глазами, на раздражённую фигуру новой девушки, стоявшей рядом с ним, сказал мне всё.
— Наконец-то, — процедила она, едва скрывая своё нетерпение.
Игра закончилась.
Я без лишних слов собрала вещи, помогла детям устроиться в машине и уехала.
Через неделю он снова набрал меня.
— Я был дураком, — начал он, голос дрожал. — Я понял, что без вас мне никто не нужен. Я хочу вернуться. Давай начнём всё заново.
Я слушала его молча. Он продолжал платить алименты, пока дети были с ним. Он заботился о них, хоть и через силу. Может быть, стоит дать ему второй шанс?
Но потом я вспомнила все предыдущие обещания, которые растворялись, как утренний туман. Все предательства, которые я пережила. Все надежды, которые он разрушал снова и снова. Я знала: если позволю ему вернуться, история повторится.
— Нет, — ответила я решительно. — Ты сделал свой выбор. Я сделала свой. Мы сможем жить и без тебя.
Он пытался переубедить меня, говорил, что готов измениться, что теперь всё будет по-другому. Но я видела его насквозь.
— Она тоже ушла, — неожиданно признался он, и в его голосе прорезалась настоящая боль. — Сказала, что я не способен построить новые отношения, что всегда буду метаться между вами… что семья, которую я потерял, будет важнее всего остального.
Я слушала его, но жалости не испытывала. За его словами скрывалось не раскаяние в утраченной любви, а страх одиночества.
— Вот именно поэтому ты и хочешь вернуться! — выпалила я. — Чтобы использовать нас как временное убежище до следующей попытки найти счастье. До следующего путешествия? Уж нет!
Я осталась с детьми. И с алиментами. И с уверенностью, что поставила точку.
Я знала: если он когда-нибудь снова попробует уклониться от своих обязательств, я просто привезу ему детей. Теперь он понимал, что значит быть единственным их опекуном.
