Тонька-мясокомбинат
Когда деревенские мужики впервые похабно присвистнули за спиной у Тоньки и её матери, то комплимент был воспринят не по адресу: мать Тоньки, женщина, родившая четверых детей и уже давно поставившая крест на внешнем виде, приняла его на свой счёт и Тонька увидела, что щёки матушки пробило двумя красными пятнами — резко, как компостером пробивают дырки в билете. И не беда, что тот компостер Тонька видела только в советских фильмах — странный предмет впечатлил её своей древностью. Над теми фильмами рыдали и смеялись взрослые, бабка причитала «да, были времена, а таперича… тьху, разврат один!», а Тонька и братья решительно не понимали юмора и вообще съёмки были блеклыми, как застиранная синяя простынь с жёлтыми цветами, на которой Тонька периодически спала. Другое дело новые музыкальные клипы: яркие, сочные и непременно пошлые, где всё плоско, понятно, смешно и зрелищно, эти клипы обожали смотреть её братья и Тонька иногда пристраивалась к ним, ошалело глазея на полуголые тела, ей и самой хотелось петь и пускаться в пляс, ведь была она весёлой озорной девчонкой, однако, эти приливы блаженства и фантазии часто портила мать:
— Ты куда вылупилась?! Грязь, разврат! Мальчики, не портите сестру! — кричала она и оттаскивала Тоньку от телевизора, хватаясь за что придётся: за футболку, свитер или, на худой конец, за растрёпанный хвост.
— Брысь отсюда, козявка! Мала ещё! — гаркал старший брат, поедая глазами фигуристую красотку на экране.
— Гы-гы, козявка… — добавлял средний брат и корчил Тоньке отвратные рожи.
Но вернёмся в начало, к деревенским мужикам и их похабному свисту. Мать, красная, как сваренный рак, спросила у Тоньки:
— Тоньк, глянь — у меня сзади есть чё? Может к юбке прицепилось иль подол задрался?
Тонька изогнулась берёзкой.
— Нет, мам, всё нормально.
— А на голове? Может птичка какнула? Или растрепалось?
— И там порядок.
— У меня же так было один раз, я рассказывала? Когда тобой была беременна, мне птичка на голову какнула. Бабки сказали, что это к счастью — ребёнок счастливым будет и в детстве лёгким. А оно и правда ведь! Даже не заметила я как ты в девки вымахала! Так всё в порядке со мной говоришь?
— Ага, — Тонька скучающе пнула литой ножкой камень.
— Хм… — сдержанно заулыбалась мать. Выходит, она ещё ничего… мужики, вон, свистят… проказники! Она вмиг приосанилась и пошла дальше, повиливая бёдрами и вздёрнув подбородок.
Остаток дня мать порхала с блуждающей улыбкой на губах, а Тонька поражалась тому, как мало надо женщине для счастья.
Второй случай не преминул задержаться — Тонька с матерью вышли из сельского магазина, а на крыльце, как обычно, мужичье околачивалось. Они поздоровались и спустились по ступенькам, а взгляды представителей сильного пола все, как один, приковались к Тонькиному сочному заду, туго обтянутому шортами.
— Фиууу-вить! — снова раздался свист, — вот это формы, я понимаю!
Тонькина мать польщённо выпрямилась, но следующая реплика заставила её испытать ужас.
— Дааа…. Вымахала девка… Самый смак! Мясо в чистом виде! Маринка, слышь, дочка у тебя какая? Так бы и съел!
По плечам Тонькиной матери пробежал нервный тик, она встала как вкопанная, а Тонька с лукавым интересом скосила глазки на мужиков. Это о ней так?
— Выходи за меня замуж, Антонина! — пробасил один, с жидкой бородкой, но тут же получил увесистый тычок под бок от другого «франта» в заношенном картузе, по всей видимости, ещё дедовском.
— Ишь на что польстился, не про твою честь цветок! Тонечка, выходи лучше за меня! Я всю полевую картошку к твоим ногам…
— Да вы что себе позволяете, алкашня вонючая?! — вскинулась на них Марина, Тонькина мать, и замахнулась тряпичной сумкой, в которой покоились крупы и колбаса. — Вот я вам щасссс! Пошли вон отсюда, бездельники, совсем стыд потеряли, на ребёнка такие гадости извергать!
— Так, Марин, мы же не виноваты, что она у тебя…
— Тоня, закрой уши!!!
Вместо этого Тонька прыснула в ладони.
Рассвирепев, мать проехалась сумкой по одному из выпивох и замахнулась на следующего. Мужиков сдуло ветром с крыльца.
— Я ещё мужу расскажу и сыновьям! Они вам бока понамнут! Извращенцы! — в агонии кричала Марина. Ей было и стыдно, и обидно, и до невозможного противно. Такие слова говорить на её деточку, на Тонечку! И что там они увидели в её ребёнке?
И Марина впервые, как бы со стороны, посмотрела на дочь. Она привыкла видеть перед собой нескладного утёнка, не гадкого, но по-детски угловатого, смешливого, весёлого, абсолютно беззлобного и не умеющего обижаться в силу непосредственности и любви к жизни. Ребёнка она перед собой не узрела. На месте Тоньки, простушки и вертушки Тоньки, стояла девушка в самом соку и, надо признаться, мать в жизни своей не видела таких откровенных форм у семнадцатилетних девушек, а ведь она не раз парилась в бане с бабами самого разного калибра. На Тоньке были шорты и топик, ибо стояла майская жара, типичная для их близкоюжного климата. Пышная грудь Тоньки гордо торчала вперёд, далее был умопомрачительный изгиб тонкой оголённой талии без какого-либо жира на животе, потом расходились в стороны бёдра и замыкали всё это великолепие женской красоты литые, длинные и крепкие Тонькины ноги, которыми она не раз вступала в коровий навоз от невнимательности. Одно лицо у Тоньки не выражало никакой сексуальности, оно оставалось полудетским и готовым в любой момент взорваться от хохота. Мать подняла ошалевший взгляд на лицо дочери. Перед ней стояла Памела Андерсон в лучшие годы своей карьеры!
— Что такое, мам? Ты так смотришь, ха-ха-ха, будто Ирину Аллегрову вживую увидела. Ирину… ха-ха, Аллегрову, ну и умора, ха-ха-ха! — схватилась за живот Тонька.
— Домой пошли! — отрезала мать, — хватит ржать, а то люди подумают, что здесь резвится дикая лошадь.
Зайдя в дом, мать погнала дочь в супружескую опочивальню и закрыла дверь.
— Да что я сделала? — недоумевала Тоня.
Вместо ответа мать отворила шкаф и достала коробку с шитьём и принялась остервенело перерывать её содержимое.
— Чёрти что творится… И когда ты успела так преобразиться? Ты погляди на себя в зеркало, Тоня! Так выглядеть неприлично! Да где же моя сантиметровая лента?! Ах, вот… Поди ко мне!
Марина измерила параметры дочери и пришла одновременно и в ужас и в восторг. Сантиметр подтверждал то, что видели глаза: 102-63-103! Просто дикие параметры для их села! Не зря братья дразнят её толстозадой!
— Больше ты в этих тряпках ходить не будешь, кобыла! Не хватало, чтобы тебя где-нибудь завалили в кусты!
— За что завалили?
— Ох, Тонька, что же ты? Разве не видишь?.. — вздохнула мать.
По приказу отца накупили Тоньке балахонов, безразмерных футболок и платьев в стиле беременных, а все её топики, маечки и шортики спрятали от греха подальше на чердак. Тонька перечить не смела, она привыкла во всём подчиняться родителям и братьям — им виднее. Семья у них была патриархальная, со своими сельскими устоями и Тонька, как единственная дочь и сестра, занимала в этой семье особое место. С ней не церемонились, но по-своему берегли, а точнее стерегли пуще, чем зеницу ока от чужих посягательств. По очереди с братьями Тонька вставала в пять утра и гнала к стаду корову, пахала в огороде наравне со всеми, помогала матери у плиты, занималась уборкой, кормила птицу и так далее. Каждый парень на селе знал, что к Тоньке нельзя подбивать клинья, иначе можно не досчитаться зубов и вообще остаться калекой. Если какой-то смельчак решался подкатить к Тоньке, а частенько это случалось на речном пляже, когда Тонька, как Афродита, представала перед миром во всей красе, то ловеласа быстро осаждал один из Тонькиных братьев, состроив за Тонькиной спиной многозначительный кулак или же незаметно подплыв к смельчаку в воде и затащив его с головой под воду. Обычно одного тумака было достаточно. Впрочем, самой сестре они никак не давали понять, что считают её красоткой, наоборот, всячески старались вернуть её с небес на землю, хотя в небеса Тонька и не думала воспарять. Дав пинка замешкавшейся сестре, они с чувством и усмешкой восклицали:
— Давай быстрей, толстозадая!
Или:
— Шевелись, мясокомбинат!
— Мясокомбинат… Гы-гы, — повторял другой брат, — в точку! Дай пять!
Отец же, задерживая взгляд на Тонькиной фигуре, щипал задумчиво усы и протягивал:
— Мммдааа!..
Сама Тонька, привыкшая с детства к подобному обращению, и не думала обижаться на братьев. Вообще её жизнерадостность мало от чего могла сломиться или пошатнуться. Она была счастлива.
В конце лета Тонькина тётка решила ехать на море с дочерью и предложила взять с собой племянницу. Мать с отцом подумали и согласились — должна же быть Тоньке какая-то награда за то, что окончила год без троек. Тонька наслаждалась свободой и отсутствием контроля. Как-то раз прогуливались они с кузиной по набережной, а тётка осталась в номере с головной болью. Вниманием сестёр завладела белая яхта, на которой была толпа красивых девушек, а ещё камеры, глупая музыка и парень, осыпанный татуировками, которого убедили, что он певец.
— Да это же съёмки! Возможно клипа или фильма! — догадалась Тонька и протиснулась поближе к пришвартованной яхте.
— Крууутооо!.. — согласилась кузина.
Пока девчонки, разинув рты, наблюдали за действом, к Тоньке подлетела женщина, схватила за руку и потащила через толпу на яхту. Оказывается, на яхте были три латиноамериканки, которые должны были танцевать, но одна из них траванулась и перед самыми съёмками её начало рвать за борт. А рост и фигуры у всех троих в точности как у Тоньки!
— Замени одну из них, заплатим 450 долларов! Ну же! — взмолилась женщина.
Тонька сначала испугалась, но кузина уговорила её попробовать. 450 долларов! Да Тонька и сотни никогда в руках не держала!
Тоньку покрыли коричневым спреем, сделали начёс, выдали блестящий топик, драные шорты и чёрные очки. Босоножки на шпильке сняли с отравившейся девушки и шоу началось… Отплясала Тонька на славу, ох и оторвалась же она! В конце им даже похлопали, а некоторые из съёмочной группы заговорили с Тонькой на паршивом английском, приняв её за иностранку. Как и было обещано, Тоньке вручили 450 долларов. Как дальше поступить с деньгами, Тонька не знала, ведь если семья проведает, что она снималась в таком похабном клипе…
— Давай деньги пополам разделим, — предложила она кузине, — ты главное ничего никому не рассказывай, даже своей маме, ладно?
— Да брось, Тонь, я и так не расскажу! Ну и отплясывала ты там! Давай накупим тебе шмоток и скажем, что нашли деньги, будто они в воде плавали, у кого-то из кармана плавательных шорт выскользнули!
Так и вернулась Тонька домой загоревшая и с обновлённым гардеробом, а родня ничего не узнала.
Примерно через пять месяцев зашла Тонька с улицы домой, а там два её старших брата и сосед Никита, который ей очень нравился, сидят перед телевизором и смотрят музыкальные клипы. С ними ещё и мама. На экране мелькал тот самый клип, который снимали с Тонькой в роли латиноамериканки. Тонька похолодела, когда увидела себя, вертящую задом в бешеном темпе… Никита наклонился к старшему брату Тони и шёпотом спросил:
— Интересно, а сколько стоит снять латину?
— Тут же средний брат изрёк:
— Нет, пацаны, всё-таки не наши девки самые фигуристые, а латиночки!
Мать подняла пронизывающие глаза на Тоньку… по её лицу пробежала мрачная тень, не предвещающая ничего хорошего… У Тоньки ком застрял в горле. Мать перевела взгляд на экран, потом опять на дочь, потом опять на экран, в котором как раз извивалась на все лады Тонька в блестящем топе и чёрных очках.
— О, Господи! — воскликнула мама.
У Тони от страха остановилось сердце. Узнала! А мать продолжила:
— Что же за родители у этих развратниц и есть ли они вообще? Я бы свою дочь за такое убила! От подобных девиц только спид и распутство!
Тонька не успела выдохнуть и ответить, потому что старший брат дал ей шлепка под зад и сказал:
— Мясокомбинат! А ты чего тут стоишь без дела? Пива из холодильника притащи!
— Гы-гы, мясокомбинат! — повторил и средний братец.
P.S.: Замуж Тоньку выдали только в двадцать два года — братья и отец самозабвенно оберегали её честь и достоинство даже во время Тонькиной учёбы в техникуме. Жених, пройдя многоступенчатую проверку на надёжность и честность, был удостоен чести войти в их суровую патриархальную семью.
