Попутчица
Это случилось поздним летом. Я возвращался из отпуска. Со мной в купе была всего одна соседка, рыжеволосая, красивая, но немного замкнутая девушка. Влюбленная парочка, что ехала с нами, вышла остановку назад, а новые соседи еще не подсели. Попутчица то ли дремала, то ли читала на верхней полке. Я смотрел на мелькающие за окном поля, слушая, как в наушниках ноет «Сплин». В общем, идиллия!
И тут мне позвонил друг. Его гневная тирада была так хорошо слажена, так отточена, что я сразу почувствовал — я не первый, на кого он вываливает все это. У них все было хорошо, а потом она собрала вещи. Собрала вот так — на пустом месте. Он ее и в горы возил, такую красотищу ей показывал! И устроился на вторую работу, чтобы ей хватало на маникюр-педикюр. А она, она…
Наверное, нужно было проявить больше такта. Но после пятидесятой минуты его причитаний я не выдержал. Сказал то, что категорически не должен говорить друг:
– Так не бывает, – заявил я со свойственной людям, только начавшим изучать мир, категоричностью, – Значит, все-таки было что-то не так. Может, ты таскал ее в горы, когда ей хотелось валяться на лежаке на море. Может, ты устроился на вторую работу, а ей нужно было внимание! Не бывает так, чтобы девушка ушла оттуда, где ей хорошо! Не бы-ва-ет!
Договаривая, я уже пожалел о том, что все это произнес. Друг обиженно засопел. «Эй братан, ты не обижайся, – опомнился я, – Я просто…» Он не дослушал, сказал, что не обиделся, не маленький уже. Но как-то подозрительно быстро со мной распрощался и повесил трубку.
Я почувствовал легкое недоумение. С одной стороны, наговорил лишнего. С другой, что же, мне нужно было соврать? Не сразу заметил, что моя соседка отбросила книгу, встрепенулась и смотрела на меня с плохо сдержанным волнением.
— Простите, я нечаянно услышала Ваш разговор. Скажите, Вы правда так считаете? — спросила она, и мне показалось, что в ее словах прозвучал вызов.
— Конечно. Вы хоть раз так уходили? В никуда, от человека, который делал все, чтобы Вам было хорошо?
Она дернулась, как будто я ткнул в какую-то старую, но еще не зажившую рану. Ничего не ответила, сделала вид, что снова читает. Но волнение не покидало ее, ни когда мы проезжали мимо потрясающей красоты церкви, ни когда подали горячий ужин (она лишь поковыряла его вилкой, хотя еще недавно, я чувствовал, была голодна). Признаюсь, меня раздирало любопытство. «Ну, же! Через пару часов мы разъедемся по разным городам. Мы здесь одни, если вас что-то гнетет и хочется поделиться я — идеальный вариант», – сказал я мысленно. Иногда я так делаю, и некоторые люди слышат. И она была из тех, кто услышал.
Девушка неловко улыбнулась мне, словно извиняясь за внезапно нахлынувшую откровенность. И вдруг заговорила так, как говорят люди, которые слишком долго держат что-то в себе: быстро, сбиваясь и заговариваясь, словно жалея о том, что вообще начала говорить. Потом ее голос стал увереннее, рассказ плавнее. И вот уже мы оба перенеслись из пыльного вагона на территорию ее юности. Рассказ был таким:
***
Всю младшую и среднюю школу я не отличалась ни особыми успехами в учебе, ни популярностью. Каждый год с нетерпением ждала наступления праздников, Нового года или Восьмого марта, потому что в эти дни устраивали дискотеки. Все надеялась, меня хоть кто-нибудь пригласит танцевать. Каждый раз тихонько плакала к концу вечеринки. Приглашали кого угодно, но не меня.
У многих моих подружек уже появились парни. Иметь парня мне казалось также круто, как иметь байк или собственную комнату. Боже, как я завидовала! Тех, у кого этого парня не было, в том числе и себя, я автоматически причисляла к неудачницам. В то, что кому-то просто не хочется отношений так рано, я поверить категорически не могла. Мне казалось, они этим «не хочу» маскируют свою невостребованность.
— Девушка без мужчины какая-то неполноценная, – любила приговаривать моя тетушка во время семейных праздников. Я, нескладный подросток, вспыхивала и убегала в туалет, где долго рассматривала свою прыщавую физиономию, полненькую, как мне казалось, фигурку и кудряшки. Кудряшки, я ненавидела особенно!
Как ни распрямляла, они вились как у овцы.
А к шестнадцати годам я вдруг неожиданно похорошела. За лето перед десятым классом вымахала на пятнадцать сантиметров и все лишние килограммы ушли в рост. Потом мама выписала мне из-за границы дорогой крем, и у меня пропали угри, а дурацкие кудряшки вдруг вошли в моду! Меня даже подозревали, что я завиваюсь плойкой и выспрашивали, чем я таким их брызгаю, чтобы они не распрямлялись к третьему уроку.
Надо понимать: в шестнадцать лет в голове творится полный бардак. Роль красавицы пьянила, я упивалась тем, что те, кто раньше просто не воспринимал меня, смотрел как-то сквозь, будто я сделана из прозрачного пенопласта, теперь пытаются заслужить мое внимание.
Почему-то тогда казалось, чем старше молодой человек, тем круче. Однажды, когда я шла от подружки, из машины выскочил взрослый парень. Увидев, что перед ним совсем девочка, он смутился, пробормотал что-то банальное:
— Девушка, вы такая красивая, можно с вами познакомиться? — к моим щекам уже прилила краска. Я еще не привыкла, что со мной знакомятся на улицах, поэтому потупила глаза. И показалась ему такой смущенной и такой милой, что он купил букетик у бабули, торгующий неподалеку, и подарил мне его. Сказал, что собирается на танцевальную вечеринку, и ему как раз не хватает пары…
На этом месте история могла бы благополучно закончиться: не зря же девушкам запрещают садиться в машину к незнакомцам. Но можете быть спокойны, Паша, как ни странно, и правда, повез меня на танцевальную вечеринку. Скажу честно — танцы не мой конек. Я старалась произвести впечатление, нервничала, не попадала в ритм и отдавила ему все ноги. Но Паша пригласил меня на следующее свидание. И на следующее.
С тех пор два-три раза в неделю он встречал меня после школы с букетом цветов. Я целовала его в щечку, ловя на себе завистливые взгляды одноклассниц и мы ехали на настоящее свидание! Чего он только не придумывал! Заказывал романтические чайные церемонии, устраивал свидания на крыше и путешествия на катере! Надо сказать, за всей этой мишурой не слишком видно самого человека.
Я помню, как мы танцевали во дворах под музыку из его телефона, и вместо прожекторов были лучи от ночных фонарей, помню, как он обнимал меня на катере, дублируя кадр из Титаника, и нам в лицо летели восхитительные брызги, бликующие, как маленькие бриллианты. А вот о чем говорили, хоть убей — не помню (собеседница подняла на меня глаза, в них светилось недоумение). О чем ему было говорить с шестнадцатилетней девчонкой, пусть и начитанной по сравнению со своими сверстницами?
Спрашиваете, как к этому относились родители? Мама пыталась было возмущаться, но вспомнила, как ей в шестнадцать запрещали гулять с мальчиком, и она сбегала к нему ночью по пожарной лестнице. Мы жили на седьмом этаже. Она взглянула на сию хлипкую конструкцию, хмыкнула, и, зная, что я унаследовала ее упрямство, разрешила.
Папе мы сказали, что Паше двадцать, сбавив на всякий случай восемь лет. Он не то чтобы был в восторге. Но видя, что я каждый раз возвращаюсь со свиданий, сияя и наперевес с букетом, смирился, хотя, конечно, не считал Пашу тем самым.
– Дочка, когда ты встретишь ТОГО, уж поверь, я дам тебе знак, – любил приговаривать он.
– Тебе бы никто не понравился. Даже если бы ко мне посватался сам принц Уэльский, – я хихикала.
– Принц Уэльский? папа смешно морщил брови. – Зачем нам этот высокомерный засранец? Есть только одна принцесса! – И приподнимал меня на руках, будто бы я до сих пор была четырехлетней.
Тогда наши с Пашкой отношения казались мне идеальными. Мы ни разу не ссорились, а что до любви, так в свои шестнадцать я готова была влюбиться в средней симпатичности фонарный столб. Так вот, думаю, он бы меня дождался. Я вполне могла бы сейчас быть его женой, носить его фамилию (она грустно улыбнулась), если бы не тот вечер. Прежде, чем рассказать о том, что случилось дальше, должна сообщить: я не психичка, я сразу понимала, что в том, что случилось, нет ни грамма его вины. В том, что в этом нет вообще ничьей вины, я поняла намного позже.
***
В тот день мы сидели в кафе у берегу реки. Как сейчас помню, я заказала суши «Калифорния». Я говорила вам, что с тех пор я ненавижу те суши? Паша учил меня пользоваться палочками. Особой ловкостью я не отличалась, и заляпала все вокруг. Паша находил это даже милым, как находил милым любой мой самый неприятный недостаток.
Потом мы пошли гулять. Нашли уединенную скамейку. Целовались. Как обычно, ничего лишнего: в кульминационный момент, он лишь осторожно провел своей ладонью по моему животу. Это была самая смелая ласка, которую он мог себе позволить, дальше ни-ни, даже когда я сама подталкивала его на большее. И вдруг я почувствовала такое, знаете (рассказчица поморщилась) ощущение, как будто внутри что-то дрогнуло. Не путайте это чувство с пробуждением первой чувственности — оно было неприятным, тревожным. Подумала, возможно, у меня начинаются женские дни и попросила отвезти меня домой. Пока мы ехали, я все никак не могла сосредоточиться на диалоге, отвечала невпопад, едва его слушала. Ощущение не проходило, а, наоборот, будто усиливалось. Я наскоро попрощалась с возлюбленным и быстро взлетела по лестнице.
Надо сказать, когда я поднималась, я практически на сто процентов была уверена, что что-то случилось. Но, конечно, никак не была готова к тому, что увижу. Когда мама открыла дверь, я ее не узнала. Она не плакала, но как будто бы постарела на десять-пятнадцать лет.
— Твой папа должен был прийти четыре часа назад. Не пришел. И трубку не берет, – Казалось бы, что тут такого, может человек попить пивка с друзьями. И телефон вполне мог просто разрядиться. Но мама испытывала точно такое же тревожное чувство. Следующие три часа были самыми страшными в нашей жизни. Мы обзванивали знакомых, с которыми он мог попить пива, потом родственников, потом — звонили в больницы и морги. И, наконец, дозвонились до больницы, где он лежал в реанимации. Когда мы приехали, его уже не было в живых.
Я ела с парнем суши, пока его убивали. Не помню, что было дальше. Говорят, стала биться головой об стену, кричать, лучше бы это случилось со мной. А потом меня вырвало.
****
Что было потом, рассказывать не хочу. Это рассказ не о моем отце. Не о нашем горе. Он про то, что иногда мы ведем себя необъяснимо с мужчинами, которые нас любят, и в том, что мы слетаем с катушек, порой совсем нет их вины.
— Лиз, скорее всего, с мальчиком все закончится, — грустно улыбнулась мама, — Никому не хочется лезть в чужое горе.
Я кивнула, признаюсь, даже забыла, что у меня есть парень. Все это было важно в какой-то другой жизни, сейчас ничего не имело значения. Конечно, девяносто процентов вероятности, что так оно и случится. Он познакомился с веселой, цветущей девчонкой, от каждого движения которой веяло легкостью и радостью. А возиться с чужим горем он не подписывался, он не обязан. Никто не обязан.
Какого же было удивление, когда он примчался, как только узнал о том, что произошло. Сейчас плохо помню те события, они сплелись в один комок обожженой боли. Кажется, мы с мамой не могли ничего есть, и Паша следил, чтобы мы обязательно садились за стол и съедали хоть что-нибудь.
Кажется, именно он держал меня за руку у гроба. И когда папу забрасывали землей… Не знаю, как бы мы пережили этот период без него.
Заешь, когда кто-то испытывает сильное горе, вокруг него будто бы образуется такое темное поле. Любой нормальный человек сделает что угодно, чтобы в нем не находиться. Куда-то испарились все друзья. Даже в школе от меня шарахались будто я стала неприкасаемой. Один Паша не отдалился. Все время было холодно и плохо, и когда мне удалось хоть чуть-чуть отогреться в его объятьях, я подумала: может, это любовь?
***
Однажды я сказала это маме. Спросила: она все еще думает, что мы расстанемся? Разве можно покинуть человека, с которым вместе пережили такое? Она усадила меня на кухне. Заварила чай.
— Когда-то я была примерно твоего возраста, я очень хотела духи, – слова давались ей нелегко, ей приходилось словно вытягивать их из собственного горла, – Они стояли посреди полки в такой нарядной серебряной упаковке, как будто специально дразня девчонок своей недоступностью. У них был еще такой щемящий цветочный запах, – мама втянула воздух, словно вновь ощущая тот аромат, – я только начала работать, эти духи стоили половину моей зарплаты. И позволить себе их я, естественно, не могла. Периодически я приходила к магазину и, делая вид, что что-то выбираю, незаметно брызгала пробником себе на руку. И весь день ощущала, что меня будто окутывает прозрачный цветочный шлейф…
А однажды я не выдержала, пошла и купила. Мое счастье было недолгим, длилось около двух часов. В тот день бабушка, которая меня растила, упала с лестницы. И больше не встала. Я поила её, делала уколы, ставила капельницы. Я делала все, что сказал врач, даже когда он качал головой и говорил, что надежды уже нет, не отходила от нее ни на шаг. Потом моя бабушка умерла. И знаешь, что первое я сделала?
Я вопросительно подняла на маму глаза.
— Первое, что я сделала, это выкинула духи, купленные в тот день, когда она упала.
Я кивнула, пряча глаза. Сделала вид, что все понимаю, но на самом деле, не была согласна с мамой категорически. Мой Паша не был какими-то там духами! Он был живым человеком, причем человеком хорошим, не бросившим девушку в этом кошмаре!
***
Самое ужасное сейчас я понимаю, мама была права, я так и сделала. Только странности у нас начались ни сразу. Знаете, у цыплят есть такой синдром: когда они лишаются мамы-курицы, они готовы принять за нее любой теплый предмет. Видимо, я не слишком далеко ушла от цыпленка. Как-то я целый квартал бежала за человеком в таком же, как у папы, пальто. А когда он оглянулся, видимо, интересно было посмотреть на преследующую его психичку, и это оказался не папа, чуть ни разревелась глупыми, злыми слезами. Подумала «Спасибо, пап», – когда одноклассник протянул мне ручку.
Тогда я впервые начала замечать, что нас с Пашей подозрительно часто принимают не за парня и девушку, а за старшего брата и сестру. «Хорошо хоть, старший брат Лизе помогает», – как-то воскликнула мамина коллега. Как округлились ее глаза, когда мама сказала: «Это не брат!». Самое страшное, папа и Паша, правда, были похожи. Тот же высокий рост. То же телосложение. Те же серые мудрые глаза.
Да что там, даже запах был похож! Я все чаще вздрагивала, когда видела, как он идет мне навстречу, потому что предательский голос в голове кричал: «папа!». Поймите, я никак не могла поверить в случившееся. Все время была будто в тумане, не понимала, где реальность, а где сон.
Апогей сумасшествия настал, когда мы ехали на вечернем автобусе с прогулки. Помню, он придвинулся ко мне вплотную, хотел поцеловать. Эта была первая невинная ласка, которую Паша себе позволил, уважая траур. Почему-то в этот романтический миг мне вспомнились те проклятые суши, которые мы ели, в тот миг, когда папу убивали. Если вы скажете, что мне нужно было тогда обратиться к психиатру, я пойму, это действительно так. Потому что на миг мне показалось, что ко мне приближается мой отец.
Между нами будто прошел удар тока, но это был совсем не тот ток, который проскакивает между влюбленными в романтических фильмах. Нас будто отбросило друг от друга. Я выскочила из автобуса, хотя до моего дома было еще очень далеко. Растолкав людей, выпрыгнула из автобуса чуть ли ни на полном ходу. Потом очень долго не могла прийти в себя, слонялась по парку, где мы с папой часто гуляли. От Паши пришла эсэмэска:
«Лиза, ты в порядке?» Нет, я была не в порядке. Но я не смогла бы ему объяснить, что происходит, даже под дулом пистолета. Наврала что-то, кажется, что меня укачало. Паша знал: у меня периодически бывают проблемы с вестибулярным аппаратом.
***
Я бросила его перед самым Новым Годом по интернету, как делают трусихи. Уж не помню, что я ему говорила. Кажется, что-то о том, что у нас слишком большая разница в возрасте, что я его не достойна, ему больше подойдет другая девушка — более взрослая, более умная. Уж не помню, что за бред я несла.
Он хотел меня вернуть, приехать, хотя бы вручить мой новогодний подарок. Я же всеми силами не допускала этой встречи. Потому что не представляла, как посмотреть в его серые глаза. Сейчас я осознаю, что никто не был виноват в том, что в тот час, когда убивали самого близкого для меня человека, мы с ним сидели в кафе. Но тогда мне казалось, моя ВИНА была такой огромной, что каждое утро я с трудом вставала с постели. Когда я ложилась спать, вина наваливалась сверху. «Если бы я не пошла в то кафе с ним! Быть может, все было бы иначе», – стучало в висках утром и днем, вечером и ночью.
Я очень быстро начала бегать на свидания к другому. Там я притворялась прежней Лизой, той девушкой, какой была пару месяцев назад, той, которую похоронили вместе с ее отцом и забросали землей. Кокетливо называла те встречи «дружба» (имеют ли девушки право на дружеские встречи?), хотя понимала, что никакой дружбой там и не пахнет, по вожделенному взгляду его темных глаз.
***
Никто не мог понять, почему я ушла от него к тому мальчишке — беззаботному, хвастливому и пустому, от человека, которого все считали уже практически членом семьи. Дело было в том, что тот мальчишка словно уводил меня в другой мир, мир, где не было боли. Как я когда-то уводила Павла из мира, где от него ушла жена, забрав единственного ребенка.
С тем парнем мы никогда не были счастливы. Он оказался ревнивым, обыскивал мои вещи, все пытаясь найти признаки несуществующих измен. Мыслил ограниченно и категорично, не допуская, что кто-то может видеть мир иначе. Мы промучили друг друга два года, принимая физическую близость за Любовь, то уходили друг от друга, то снова возвращались. Наше окончательное расставание было счастливейшим днем в моей жизни. Помню, я зашла в первый попавшийся магазин и купила ужасно аляпистую желтую кофту. Продавец сделал мне скидку, сказал: «За то, что вы так сияете, сразу видно — влюблены!» Я бешено рассмеялась.
***
— И что же? Вы любили его? Пашу. Жалеете об этом?
— Вы позволите? — она достала электронную сигарету и закурила, – я думаю, я могла бы его полюбить, если бы мы встретились чуть попозже. Или если бы я смогла избавиться от тех ужасных ассоциаций. Тогда я понятия не имела о том, что такое «любовь».
Сейчас у меня есть любимый человек, сейчас все наладилось. Но иногда я просыпаюсь посреди ночи, и думаю, — глаза Лизы внезапно увлажнились, — неужели он не заслуживал ничего, кроме этого невнятного бормотания о разнице в возрасте. За все, что он сделал!
Я неожиданно для себя самого ее обнял, будто прощая ее от имени этого незнакомого мне Паши. Думаю, если бы он слышал ее историю, если бы она смогла рассказать ее так, как рассказала ее мне, он бы ее простил. Он бы все понял. Вскоре настало время выходить на моей станции.
Лиза помахала мне рукой на прощание. Ее спина выпрямилась, будто она избавилась от груза, что таскала с собой годами. Я стоял на перроне, глядя на то, как поезд уносит ее в ее жизнь, пока последний вагон ни растворился в дали. Сейчас, с возрастом, я с каждой новой человеческой историей все осторожнее выношу свой вердикт, особенно, не зная, что там, внутри. Реже и реже произношу когда-то любимую фразу «Так не бывает». Всякое бывает…
